Стоило заснуть с мыслями об Охране, чтоб её, Петерберга, как приснилось, что мы со Стрикс оказались в плену у немцев. И, к сожалению, не футболистов.
Место содержания выглядело, впрочем, терпимо - как голая больничная палата с двуспальной койкой посередине. Зашла пожилая женщина, тоже вроде больничной "нянюшки" - маленькая, круглая, в серых тряпках, сказала снять с себя всё и ждать. Мы разделись, завернулись в одеяла и по очереди подошли к рукомойнику - умываться в одеяле было несподручно, но я долго стоял пригнувшись, подставляя ладонь под струйку воды и прикладывая её к лицу, просто чтобы чем-то себя занять. Потом дверь снова распахнулась, стали видны люди, выстроившиеся в коридоре, и я узнал своего бывшего однокашника, ещё из первой школы, совершенно голого. Мы со Стрикс нервно поржали над этим фактом - опять-таки, просто чтобы на что-то отвлечься и не поддаваться панике.
Нас тоже вывели в общую колонну, куда-то повели - коридор был похож на школьный. Потом завернули в одну из аудиторий. Она была маленькая - умещался только длинный стол, за которым сидела "комиссия"; за окном виднелась широкая река, я успел подумать, что очень похоже на Питер. Мы тоже сели, Стрикс деловито поддёрнула вверх моё одеяло, сползшее ниже груди. Я не вертел головой, смотрел только на того "экзаменатора", что был прямо передо мной - лицо у него было вполне доброжелательным - и не заметил, были ли справа от Стрикс ещё знакомые мне люди, но, кажется, кто-то был.
Перед нами разложили какие-то распечатки. Все молчали, и я, почувствовав, что надо что-то сказать, посмотрел в распечатку - там выделялись жирным шрифтом имена каких-то известных людей и давались их краткие описания, всё - по-английски. Я пробежал взглядом первый же абзац и с наигранной бодростью начал: "Let's speak about..." - и передал прочитанное своими словами. Комиссия оживилась, начала что-то спрашивать. Сидевший напротив спросил о Чуковском - я ответил, не обращаясь к листкам; когда прозвучало незнакомое мне имя, я, осмелев, пролистал распечатки и нашёл нужную инфу - задание казалось несложным. Потом повисла пауза, и я снова понял, что мои товарищи по несчастью ничего говорить не собираются.
Кто-то довольно резко напомнил, что никто с нами говорить не будет, и пришлось мне снова заговорить. Но где-то я ошибся, экзаменатор напротив меня поправил, помянув Воннегута. И тут сидевший слева от меня немец - единственный молодой, в комиссии все были пожилыми - схватил меня за руку обеими руками. Я обратился к нему, уж не помню на каком языке, как к расшалившемуся ребёнку - мол, не надо ломать руку, рука ещё пригодится, а если хочется что-нибудь сломать, то лучше на вот, - и свободной рукой протянул ему свою торбу. Дальше?Тот, натурально, выпустил руку, покопался в торбе и выудил мою тетрадь с универскими конспектами. Тогда-то я запоздало понял, насколько рискованно было подсовывать ему тетрадь, где есть конспекты по истории. Это сейчас меня радует рекурсия - что если бы немцы прочитали в конспектах о поражении Германии А тогда было стрёмно, что он откроет именно эту страницу.
Но он открыл другую и стал с одобрительными возгласами тыкать в неё пальцем - я не разглядел, о каких именно немецких достижениях там было записано, но, наверное, о кино.) Я только и мог, что сказать в ответ по-английски, что у меня были хорошие учителя по истории культуры, а сидевший на дальнем торце экзаменатор в очках, ну очень как-то похожий на Хопкинса, запоздало попенял молодому, что бросаться на людей нехорошо, каждый имеет право на ошибку. После этого у нас забрали распечатки и раздали, как основное блюдо после десерта, учебники - и, кажется, уже немецкие. Но проверить свои знания и в этой сфере мне уже не удалось - проснулся.)