После Хижины я очень душевно прокатился до Тульской трамваем - спасибо Алекс за наводку - и успел наесться картошки в Макдаке. Потом дотопал до Хавской, полюбовался антуражем, потусил в очереди на чиповку.
Раньше я на играх по Нибелунгам не был, но очень хотел, так что роль получил, буквально приперев мастера к стенке, за что немношк стыдно Надеюсь, функцию человека-радио (раз шаман была человеком-газетой) не слил. Каноничного трэша не случилось - зато очень кинематографично смотрелось всё действие: яркие образы и мизансцены, ненавязчивый уместный саундтрек, умницы игротехи со своевременными нажатиями на педальки движухи. Красота.
Ачивка раз: проповедовал язычникам.) Собирался играть в народное двоеверие, в итоге 80% игры уповал на Господа и обсуждал разные аспекты христианства.
Ачивка два: свалил в закат. Кажется, первая моя игра и первая личка, закончившиеся хрестоматийным "мастер-мастер, мы собираемся сп@дить лошадь и с@бывать!")
Бермунд был типовым резиновым шпильманом - трусоватым, любопытным и незлым. И вот что он увидел - в прозе, как ни странно:

Отчёт отперсонажныйДурно начался день - бедой, предвестницей новых бед. До начала пира в честь именин принцессы Кримхильды гофмейстрина Эльза обещала вновь устроить моё свидание с фрейлиной Ульрикой, с которой принцесса запретила мне видеться. Я прокрался в покои Эльзы, как значилось в её записке, и что же увидел? Лежала она на полу бледная, в разметавшемся платье, и так на меня дохнуло холодом и жутью, что издали понял - не сознания лишилась, а мертва. И ни ран, ни оружия, только след на руке от укуса, - вдруг в голову пришло: а ну как упырь? Ничего больше не видел - убежал оттуда и никому не сказал, дабы не пугать дам и не омрачать праздника.
В пиршественном зале, украшенном гербами всех вассалов, я занял место на углу стола для свиты, к королевскому столу поближе, чтобы видеть гостей и их дары. Первыми прибыли Гюнтер и Гернот, чуть погодя - Кримхильда с фрейлинами, удалившимися за тот же стол, что и я. Созвали гостей из их покоев, отец Генрих благословил щедрую трапезу, и я без промедления угостился славным вином и горячей лепёшкой. А фрейлина Ута есть не могла от волнения - неужто уже узнала о гибели Эльзы? Нельзя ведь долго не замечать такого...
Сперва о своём подарке провозгласил Гюнтер: он дарил Кримхильде сарацинского жеребца, которого с утра уже можно было видеть в конюшне. Я шепнул Ньяллю, не сдохнет ли такая тощая животина по здешней погоде, но тот ответил, что это лошади сильные. И откуда только всё знает? Затем принцесса Адалинда преподнесла имениннице отрез дорогой сарацинской парчи, отливающей серебром, и настала очередь вассалов. Кримхильде дарили наряды, каменья - и книги, к которым особое пристрастие имел её брат Гюнтер. Ньялль, её верный слуга, единственный оставшийся от свиты Зигфрида, вручил ей каменный цветок, переливающийся разными цветами. Тогда и я осмелился попросить у Кримхильды дозволения прочитать стихотворение в её честь, надеясь вернуть её расположение.
Более гостей не ждали; ранняя весенняя гроза издали сверкала зарницами. Кухонные слуги сбились с ног, поднося фрукты, сыры, дичь и эль. За соседним столом вассалы и их жёны, давно не встречавшиеся, разговаривали и смеялись. Мы с Ньяллем и фрейлинами разглядывали новую роспись на потолке зала, говорили о художниках, в мастерских которых, как я знал, мастера ставят свою подпись на работы учеников, и о каменном светильнике, который так же, как цветок королевы, мерцал на нашем столе. Если долго на него смотреть, поистине казалось, что огоньки танцуют под музыку - фрейлинам он казался живым. Ньялль, мастер-ювелир, объяснял, что это тонкая работа и особые кристаллы, и ничего больше, но я допытался, что для того, чтобы эти кристаллы в земле обнаружить, дар тоже особый нужен. Ох уж эти колдовские штучки! Ньялль при дворе жил дольше, чем я, и зла от него не было, я привык к нему и любил с ним говорить, но с опаской я смотрел на его светящиеся игрушки.
Епископ и на пиру был внимателен и передал мне через служанку, чтобы я слишком близко к фрейлинам не сидел и перешёл к Ньяллю на другую сторону стола. Что ж, мне оттуда фрейлин даже лучше видно было, а греховных разговоров мы не вели. Что действительно непристойно было, так это когда в зал ворвалась саксонская язычница в своём рубище из шкур - трое слуг не могли её задержать. Оказалось, это маркграф Тагалинд её привёл - будто пленница была борзой собакой. Разве не варварство - и гостей оскорблять, и девицу мучить? Недаром епископ на земли маркграфа наложил интердикт. Может, слухи про языческие ритуалы и были лишь слухами, но если саксонка и впрямь так нужна была маркграфу, то окрестил бы её, и всё было бы в порядке. Ута возразила, что нельзя силой крестить, на что я ответил, что младенцев тоже ведь силой крестят - вон как орут да брыкаются. А всё оттого, что благодати Господней покуда не знают.
Маркграф, чудак, вслед за своей наложницей прочь выскочил, однако затем вернулся, и с тех пор я их подле друг друга и не видел. А пир продолжался тихо, ибо Кримхильда всё ещё носила траур по Зигфриду, - как вдруг прибыл нежданным ни много ни мало, а правитель Аквитании Вальтер в простом походном наряде, в сопровождении одного воина. Кримхильда, как этого воина увидела, так и бросилась к нему, ничего вокруг себя не замечая, прикоснулась, как к родному после долгой разлуки, что-то тихо говорила. Епископ только переглядывался с Гюнтером, безмолвно вопрошая, что эта странная сцена означает. Кримхильда о чём-то спросила Ньялля, но тот лишь покачал головой. Я также узнал воина: лет семь назад, ещё юношей, я встретил его по дороге. Он тогда говорил, что воевал с саксами на границе, и что едет искать новых мест, - и заказал мне сложить балладу о рыцаре Конраде и о нём, Бертольде. С той баллады моя служба певца при дворе и началась. А давеча приехавший на праздник вассал по имени Конрад просил меня написать хвалебную песнь о его потерянном друге Бертольде. Я сразу понял, о ком речь. Вот только выяснилось, что нашёл Вальтер своего спутника лишившимся памяти, не знающим, кто он и откуда...
Кримхильда велела усадить нового гостя, которого Вальтер называл Джоузе, за стол подле себя и продолжала расспрашивать. Но вскоре все мужчины увлеклись общей беседой о политике, и принцесса собралась было с пира уйти - насилу слуги уговорили её вернуться и попробовать праздничного пирога и диковинного сарацинского напитка. Видно было, что ей не терпится остаться наедине со своими дамами, но я предложил привлечь внимание гостей ещё одним произведением - я недавно переложил стихами одну услышанную от прохожего легенду. Даже если слышали меня теперь немногие, Кримхильда сказку выслушала, а затем всё же пожелала удалиться в свои покои вместе с фрейлинами, Ньяллем и со мной. И я уже понимал, о чём она будет говорить.
Так и вышло. Она спросила, знаю ли я, что случилось с гофмейстриной Эльзой. Я испугался и ответил, что ничего не ведаю, кроме того, что она дурно себя чувствовала с утра - как, дескать, мне сообщили, когда я хотел её видеть. Но Кримхильда сказала, что слуги видели меня приходившим в покои Эльзы, и спросила, не брал ли я чего-нибудь из комнаты убитой. Принцесса была ко мне так благожелательна - я устыдился своего страха, пал перед ней на колени и признался, по какой причине заходил к Эльзе, и что видел её мёртвой, и что ни к чему не прикасался. Ньялль подтвердил, что я не вру. Также он сказал, что от меня пахнет смертью, но не убийством, а из всех, кто посещал Эльзу, убийством пахнет только от принцессы Адалинды, которая приходила показать Эльзе ткань для подарка. В зале было много воинов, которым доводилось убивать, и Ньялль мог ошибиться, однако, кроме меня и Адалинды, к Эльзе заходил только епископ. Ньялль же сам рассказал, что приходил к Эльзе через окно... и что она носила его ребёнка. Кто-то погубил разом две души! Кримхильда велела помочь ей вывести убийцу на чистую воду, обещала меня помиловать за удачу в этом деле, но разве же я ищейка? У меня, слава Господу, нет такого чутья, как у Ньялля. Я только сказал фрейлинам быть осторожнее.
Обговорили ещё, был ли убийца один, или их было двое, не обязательно сообщников, - один подстроил ядовитый укол, другой задушил Эльзу подушкой; решили, что душить надо было сразу после отравления, дабы жертва не успела позвать на помощь, и сей метод также указывал на слабые женские силы. Однако открыто обвинять Адалинду мы не могли и ни с чем спустились в зал. А там... сперва померещилось, что кто-то пригласил бродячих артистов, а на самом деле прибыли послы исландцев и гуннов - и попробуй их между собой различи. Дикари при оружии уселись прямо на полу, пугали и смущали служанок, удивляясь их скромности и спрашивая, не бьём ли мы их, - как будто сами нехристи отродясь своих женщин не били. Но никто на беспорядок внимания не обращал, поскольку Гюнтер созвал своих вассалов на военный совет, и в зале только гости и остались. Потому я у гостей и спрашивал, с кем наш король собирается воевать, но те мне не доверяли, переговаривались между собой на своём языке, будто я и так все придворные новости не узнаю. Да и не военный я человек, мне даже воспевать войну - и то непривычно.
Так и вышло с песнями: лет семь назад, когда я ещё с отцом, посыльным Зигфрида, путешествовал по всей Бургундии, рыцарь Бертольд просил меня сложить балладу о его друге Конраде и о нём, и то была баллада о сражениях с саксами, которую оценили при бургундском дворе. А давеча, прибыв к именинам, вассал по имени Конрад заказал мне хвалебную песнь о своём друге Бертольде, которого несколько лет не видел, - и я сразу решил, что вторая баллада должна быть не о войне, а о дружбе. И вот провидение судило так, что Бертольд был здесь, но ничего не помнил. Когда стоял я рядом с Конрадом при взаимном приветствии послов и Кримхильды, хотелось спросить его, указав на Бертольда, знает ли он этого человека, - но затем Конрад сам подошёл к нему и о чём-то заговорил, а вскоре подозвал меня и сказал мою песенку исполнить перед его другом. Я так и сделал, молясь про себя, чтобы Бертольд вспомнил былые дни. Когда мы в прошлый раз виделись, мне показалось, что он бежит от дурного прошлого, а порой, желая забыть плохое, мы забываем и хорошее. Теперь мне не удалось воскресить его память, однако я весь вечер посматривал на рыцарей, надеясь, что они чаще будут говорить и что Вальтер дозволит своему воину остаться при бургундском дворе.
Пока длился военный совет, дамскую залу захватили гунны, и Кримхильда увела нас с фрейлинами в другую комнату. Она сообщила, что слуги обнаружили пудру из комнаты Эльзы на моих подошвах - что значило, что я не сразу с порога бежал оттуда. Я повторил, что ничего не видел, кроме укуса на руке, да остатков чего-то сгоревшего в камине, должно быть, подушки; она велела мне поклясться, что я не забирал никаких вещей, и я поклялся, встав на колени и держа руку принцессы. Я сам уже сомневался, не попала ли ко мне какая вещь случайно, но с горечью посетовал, неужели Кримхильда подозревает меня в злодеянии. Она ответила, что это могло быть совершено из желания мести ей, но верила мне. Некто похитил у Эльзы один из ключей от клада нибелунгов, наконец вернувшегося к Кримхильде как вдовье наследство; второй ключ епископ отдал сам, ибо наткнулся на него в коридоре - видимо, убийца обронил добычу. Так я и знал, что покуда сундук будет здесь, он не даст покоя охотникам за сокровищами древности, и самое место ему на морском дне. Открыть клад можно было лишь всеми тремя ключами - но мог ли Ньялль выкрасть один из них, дабы изготовить недостающие?
Я говорил, что Ньялль мог и соврать, но даже если убийцей была Адалинда, мы ничем не могли того доказать, кроме чутья нибелунга, которому никто не поверит. Нельзя было просить её мужа Гернота об обыске, тем паче сама Адалинда была не глупа и наверняка уже перепрятала ключ; к тому же в военное время тревожить семью новыми распрями было вдвойне неуместно. Я предлагал подстроить, чтобы Адалинда поклялась на Библии, но Кримхильда отвечала, что для убийцы Библия ничего не значит. Тогда в первый раз подумалось мне, не для самой ли Кримхильды Библия значила меньше, нежели колдовство нибелунга, но я смолчал, и мы вновь разошлись. А Адалинда в ожидании своего супруга, присутствовавшего на военном совете, ходила по тёмному коридору замка, держа обеими руками большую свечу, - и свет свечи снизу зловеще освещал её лицо. Неужто она, сама мать младенца, могла убить чужого?.. И Ньялль хорош - по волшебному зеркальцу нибелунгской работы, которое слуги у Эльзы нашли и отнесли епископу, убивался, казалось, больше, чем по погибшему своему отпрыску.
В тех же тёмных коридорах нашёл меня брат Конрада, Зигмунд, и стал расспрашивать о пересказанной мною легенде: как выглядел человек, от которого я слышал эту сказку, и всё ли в его истории было в точности так же, как в моей песне. Я отвечал, что всё было так, но что это всего лишь сказка - простому люду свойственно все беды, которых они боятся, перечислять в легендах, и свойственно уповать на чудесное избавление. Затем я спустился в пиршественный зал и, дабы скоротать время, попросил дикарей рассказать какую-нибудь их легенду, которую я мог бы однажды превратить в стихи. И услышал я зачин той же истории, которую днём читал гостям: о правителе, которому колдун сказал принести в жертву сына за избавление страны от чумы и других напастей. Обе легенды кончались тем, что правитель пытался выслать сына, но тот, узнав, что беды вернулись, возвращался и убивал себя сам, спасая свою родную землю. Неспроста эта сказка в эти дни в разных местах оказалась - вот и о море лошадей дикари упоминали...
Разговорились с гуннами о духах и о том, верят ли в них наши люди. Я честно ответил, что многие простые крестьяне, будучи христианами, порой и домового духа задобрят, и лесного - на всякий случай. И едва я собрался сказать, что, по моему разумению, Господь создал духов природы до грехопадения, и нет у них ни души, ни власти над человеком, - как погасли от сквозняка все свечи и несколько раз неподалёку прокричала сова или иная птица, видать, залетела через окно. Тут все мы увидели небывалое - появилась та самая птица и обратилась бледной женщиной, и она сказала, что все мы умрём. Вспомнил я слова гуннской шаманки о том, что в этом доме было совершено убийство и скитается по нему неупокоенный дух, - но та женщина не похожа была на Эльзу. Ньялль, впрочем, узнал её, бросился к ней, и она вновь превратилась в птицу и исчезла. Один из воинов-гуннов предложил было её застрелить, но я возразил, что так можно навлечь на себя проклятие, а сам стремглав бросился к часовне и принялся колотить в дверь и звать отца Генриха, дабы немедленно освятил зал. Епископ выглянул, сказал, что коли мы видим призраков, то вера наша слаба, и вернулся к своим делам. А мне более не хотелось отходить от часовни как от самого безопасного места в замке.
Кримхильда с дамами была в своих покоях, воины обсуждали военные союзы, и под закрытыми дверьми мне ничего не оставалось, кроме как беседовать с дикарями. Фрейлине Уте нравилось быть рядом с юным исландским воином - я это замечал, но не желал ей препятствовать и только держался поблизости. Этот исландец, Бьярни, говорил - наши ангелы всё равно что духи, а я объяснял, что ангелы - небесное воинство. Тогда он решил, что они, воины, всё равно что ангелы, а я отвечал, что ангелы есть свет, а люди несовершенны. Ещё он спрашивал, почему наши художники изображают на стенах храмов ангелов похожими на людей, если они ангелов никогда не видели. Я рассказал, что святым были откровения, и некоторым ангелы являлись в человеческом облике, некоторым - в облике пламени, но главное не в облике, а в сути.
Также говорили о загробной жизни. Бьярни рассказал о Вальхалле, где после славной смерти пируют с богами воины, а те, кто не сражался, попадают в Хель. Ута испугалась, что так мужья разлучаются со своими жёнами, будто этот Хель и вправду существовал. Тогда я поведал о том, что праведник в раю может молиться за любимого человека, чтобы он тоже попал в рай, поскольку любовь вечна и продолжается и после смерти. Ведь браки заключаются на небесах, и когда двое ещё не родились на свет - они уже предназначены друг другу. Бьярни подивился, что наш Бог может простить тому, кого любят, его грехи, - их северные боги жестоки и многого не прощают. Я подтвердил, что Господь милосерден. Быть может, однажды и язычников, живущих в страхе перед мстительными божествами, коснётся Его милосердие.
Но, несмотря на присутствие нашего заступника перед Богом, происходило в замке недоброе. Вновь слышались крики совы, и гасли свечи, а один раз из дамской комнаты крики раздались - Аргента, супруга южного вассала, превратилась в мужчину и напугала фрейлин и других женщин. Саму её насилу успокоили и отвели к отцу Генриху. Кто-то колдовал, но я почему-то верил, что это не саксонская наложница была - её положение для подобных шуток было слишком опасным. Я говорил и с ней; она сказала, что раз она здесь, значит, такова её судьба, и если ей сейчас плохо, то это тоже судьба.
Я ответил, что не всё в нашей жизни предопределено - Господь создал человека свободным выбирать, по какому пути следовать: простому, но ведущему ко злу, или тяжёлому, но ведущему к праведной жизни. А если мы ничего не решаем - то в чём тогда смысл?.. Тогда кто-то из присутствовавших сказал, что смысл не нужен. Я возразил, что даже в бабочках, живущих один день, есть смысл, который может быть нам пока неведом - ведь великое в малом, - а самому стало не по себе. Но напоследок саксонка спросила, не сложу ли я песню о ведьме, которая любит человека, что никогда не будет с ней. Сперва я подумал, что об этом никто не будет слушать, а затем - что именно поэтому такую песню необходимо сложить. Что в этом и есть смысл.
Я искренне желал, чтобы саксонку или окрестили, или отпустили в её родные земли, но не она сама была тогда главным поводом беспокоиться, а Кримхильда, за помощью к ведьме обратившаяся. Принцесса меня отозвала и в присутствии язычницы просила подтвердить то, что я видел. Сбитый с толку, я лишь кивал, а как только Кримхильда меня отпустила - фрейлины напустились на меня с вопросом, я ли всё рассказал саксонке о случившемся. Я ответил, что Кримхильда сама посвятила её в нашу беду, и что даже ради благого дела негоже прибегать к колдовству - средства, происходящие от лукавого, могут обмануть и вместо пользы принесут один лишь вред.
Но мы не могли вмешаться, коль наша госпожа предпочла помощи святой церкви - мастерство язычницы. Зато военный совет окончился, и коридоры опустели, так что мы с Ульрикой смогли наконец остаться наедине. В отсутствие придворных даже до того осмелели, что Бьярни пригласил Уту, меня и Ульрику в пиршественный зал учиться танцевать исландские танцы. Музыканты заиграли, мы двумя парами закружились по залу, и, хоть ненадолго, нам было беззаботно и весело. И перед одними лишь исландцами и фрейлинами я прочитал своё последнее за тот день стихотворение - о любви. Дикарям понравилось, что я знатных дам сравниваю с розовым кустом, которого они никогда не видели.
И что ещё я мог делать в тот вечер? Лишь наблюдать, заняв место удобное и незаметное. Вассалы меня и не замечали, собираясь на войну и прощаясь с жёнами. Со своего кресла я и услышал, что-де по велению Кримхильды ведьма сварила зелье правды и все его пьют. Слышал епископа Генриха, во всеуслышанье заявлявшего, что ежели король Гюнтер не прекратит эти языческие непотребства и не отправит свою сестру в монастырь замаливать грехи, то интердикт будет наложен на всю Бургундию. Вот и приблизилась беда, откуда не ждали - со стороны семьи помазанника Божьего. Поистине, разные пути находит дьявол к сердцам человеческим. Мне, к счастью, зелья не предлагали - уж сколько ни было за мной грехов, а с колдовством я не соприкасался и отказался бы даже под угрозой пытки. Но и на том не отступила ещё тень.
Я сорвался с места, только когда услышал шум в коридоре. Но было слишком поздно: саксонская девушка была мертва, Бьярни убил её. Я не находил слов, мне было жаль и её, и жаль Уты, которая мечтала встретить благородного рыцаря, а не варвара, проливающего кровь в чужом доме, и я чувствовал вину за то, что не предупредил, не уследил, не уберёг - а ведь сколько раз Бьярни говорил о своей ненависти к саксонцам. Иной судьбы для наложницы в чужой земле и быть не могло, но убийца должен был быть выдворен, а когда Гернот ушёл с ним беседовать, я в этом сразу усомнился. Итак, Гюнтер и Гернот отправлялись на войну, а Кримхильду пожелал взять в жёны Вальтер - дворец пустел, и не хотелось после всех событий вечера оставаться в нём. Мы с Ульрикой подумали о побеге одновременно - шпильманы нужны везде, как и придворные дамы. Под общую суету мы одолжили в конюшне неприметную лошадь, принадлежавшую слугам...
Рассвет мы встретили в пути, в стороне от выступающих войск.
Однажды я напишу песню о любви и смерти ведьмы.

Спасибо мастерам за мир, Ульрике [Вера] за личку на редких взглядах и улыбках, Кримхильде [Тигрисс] за энергичную своенравную принцессу, которой можно было восхищаться как истинной королевой, отцу Генриху [Субоши] за столп веры, Бьярни [Ника] и Эльвин [Ортхильда] за различия менталитетов и разговоры о важном, моим героям Конраду [Эйтн] и Бертольду [Мэв] за красивую историю, Уте [Кэта] и Бьярни за трогательный роман, Ньяллю [Ноэль] за волшебный образ, и всем-всем-всем за живую, запоминающуюся игру! Ящик эля и всех обратно