Полуторачасовой "Рай" - эпилог к четырёхчасовой "Божественной комедии", охватывавшей Ад и Чистилище. Весь спектакль, как одна мизансцена: завершение пути, обретение любви, абсолютные простота и лёгкость радости. Декорации - пучки струн, восходящие к софитам: лучи, которые звучат. Рай - это музыка и свет. Больше ничего не нужно.
Обитатели Рая - девушки в платьях, мужчины в белых рубашках, наброшенных на плечи и застёгнутых у горла - беззаботны, как дети: поют, порхают, гладят друг друга по макушкам, уворачиваются из-под руки. Разрисовывают мелом в завитушки "мраморный" стол, который притаскивает чиновник райской канцелярии - потёртый фрак и буйная шевелюра выдают композитора, музыканта или дирижёра. К нему относят всё, от чего нужно избавиться, всё заворачивается в белую бумагу и скомканным выбрасывается прочь: снизки бус, горсти монет, военные регалии, стопки книг, камни из-за пазухи, костыли и даже неудовлетворительная внешность. В последнюю очередь снимают (понарошку) одежду - снимают тела. И прикрываются смущённо, ещё не осознав, что на самом деле ничего не изменилось.
Текст появляется только вместе с Данте - и кажется почти что неуместным, читаешь тяжеловесные титры и не связываешь их с происходящим; но, может, тут дело в моей лени воспринимать одновременно и то, и другое. А может, дело и в отстранённости: Данте не находится в Раю прямо сейчас, а вспоминает о нём, садясь на стул в глубине сцены, пытаясь подобрать верные слова, чтобы описать его, но на сей раз музыка оказывается важнее слов. Он говорит, и вот уже у его ног плещется невидимая вода. Рай встречает Данте табличкой "музей" и большими бумажными бахилами, но тот ведёт себя по-свойски - мановением руки играючи "вертит Мирозданьем", включая источники света, даже встаёт на голову. Пространства здесь нет, как нет и времени: Рай - это свобода.
Зато есть Беатриче - та, которая затмевает красоту всех небесных сфер. Та, ради которой стоило пройти путь длиною в жизнь по всем кругам Ада. А обзорная экскурсия по Раю ни долгой, ни утомительной быть не может - поэтому Данте просто бегает по кругу, в суфийском упоении сродни полёту, которое способен испытать только тот, кто видел Ад. А местные праведники пытаются поймать и удержать его, выстраиваясь в цепочку, как слабые птицы, встревоженные его нездешним, буйным, слишком живым порывом.
Зримая метафора любви - через кровь: Данте вынимает из книги меч, на него льётся красный свет сквозь цветную плёнку софита. Беатриче высыпает из ножен песок. Меч вкладывается в ножны - воссоединение состоялось. Данте ставит точку, протыкая пером предложенный лист - ещё одну скомканную летопись. И выносит Беатриче из Рая на спине, а остающиеся в нём души поют под гитару Pink Floyd, рассказывают о собственной любви и поднимают бокалы с водой. Прощаются: у Някрошюса Данте не собирается оставаться под крылышком у Создателя, но и не возвращается той же дорогой. Он просто пересекает границу между тем миром и этим - если она вообще есть, эта граница, тонкая, как острие меча, как острие пера, как струна, как луч света.
Данте и Беатриче уходят вместе - сквозь струны, вытягивающиеся от сцены в оркестровую яму. Сквозь музыку и свет.
Каждую великую историю можно описать одной строчкой: Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Данте возвратился: из Рая - в жизнь. Узнав главное: Рай - это любовь. Больше ничего не нужно.