Божественная комедия (2012)
Театр Meno Fortas (Вильнюс, Литва)
Замечательный режиссёр тем отличается от просто хорошего, что умеет создать свой собственный, ни на кого не похожий мир, который сразу узнаётся и со временем становится родным и любимым. Гениальный режиссёр, как Эймунтас Някрошюс, творит новый мир в каждом новом спектакле, и, даже зная уже почерк мастера, ты заново открываешь этот мир, его атмосферу и законы. Он не позволит тебе обжиться, попривыкнуть, снова и снова ожидать и быть уверенным, что ожидания оправдаются. Для Някрошюса зритель - не желанный гость, а странник, от которого требуются определённые усилия, чтобы чего-то достичь на пути. Говорить о таком путешествии объективно - невозможно.
"Божественная комедия" - это тоже путешествие. Тридцатилетний Данте в красной рубахе и чёрных джинсах - Роландас Казлас, знакомый по роли Яго - увлечённо рассказывает о его начале, стоя посреди пустой сцены. Стул - единственный неизменный элемент сценографии, да ещё книга, испещрённая разноцветными закладками: публике время от времени демонстрируют развороты с репродукциями гравюр. Эти же гравюры прикреплены к чёрным костюмам обитателей того света - оживших иллюстраций. Декорации заменяют текст и хореография - пластикой можно изобразить и гонимые ветрами вереницы бесплотных душ, и водный поток, и шипение клубка змей. Мир Ада и Чистилища - чёрно-белая с красными пятнами пустота, изменчивая и непостоянная; достаточно задать движением и музыкой динамику, ритм, настроение, чтобы, слушая стихи Данте, воображение самостоятельно дорисовывало всё остальное. Но ничего сверхъестественного в этом мире нет, - он всего лишь преломляет окружающую нас действительность через призму условностей, возводя её до символов. И первый персонаж, который будет нас сопровождать, - почтальон в котелке на палочке, с надписью Posta на спине, тянущий за собой тележку с двумя коробками: чёрной побольше, белой поменьше. Перекладывая из одной в другую ворох бумаг, он зачитывает ремарки, разъясняющие аллегории Данте, знакомит нас с его персонажами: недаром же посредник! Первой же ремаркой нам дают понять: у автора нет сомнений в том, что Данте на самом деле отправился в путешествие по потусторонним сферам. Вот только сперва такой эпизод биографии не воспринимаешь всерьёз.
Читать дальшеИ сам наш герой чувствует себя вполне уверенно, когда за ним является проводник - Вергилий в плаще и с факелом, усталый знаток коротких троп по кругам ада, то и дело ложащийся наземь передохнуть. Адские врата - чёрная стена, о которую тщетно бьются с разбегу неупокоенные души. Высокий, сгорбленный, безмолвный Харон - одновременно и страж, и надзиратель, обходящий круги бочком, крабьим шагом, широко раскинув руки. Он следит за порядком, блюдёт дистанцию между "местными" и пришельцем из мира живых, его боятся и ненавидят грешники, но он даже не замечает, как в него, спящего, вонзают нож. И он же - смотрит вдаль с тоской, свойственной только бессмертным: на его спине "картинки" нет, есть стёршееся пятно, что могло когда-то быть рисунком мелом.
А чужак купается во всеобщем внимании. В первом кругу на него набрасывается одичавшая толпа умерших до зарождения христианства в плащах из рваной мешковины, даря ему яйцо - символ воскресения, которое он вкладывает между страницами книги. Тем из них, кого за ветхозаветные заслуги возьмут на небеса, Вергилий раздаёт жёлтые ярлычки - но души вырывают их друг у друга, а от пришельцев отгораживаются, складывая крест из палок. Чинной вереницей выходят просвещённые язычники, задувая свечи друг друга, - автор скопом причисляет к ним и Гомера, и Электру, и Саладина. Данте каждому предлагает подписать яйцо, почтительно целует пятки, вклинивается в шеренгу "великих", примеряя трон - красное кресло. А чтобы гость не махал рукой пострадавшим из-за любви, Вергилию приходится завязать её в мешок и держать на верёвке. Мы увидим лишь Паоло и Франческу, обречённых вечно подчёркивать по длинной общей линейке строки поэмы о Ланселоте, пробудившей в них чувства.
В дантовом Аду может происходить что угодно, кроме справедливого несения возмездия. В нём весьма уверенно чувствует себя Папа Римский, появляющийся с громкими торжественными аккордами музыкальной темы богослужения, - сквозь прорехи в его накидке просвечивает красная подкладка, в руке - посох с серебряным закручивающимся наконечником из фольги, как у ярмарочного Деда Мороза, красную бумажную тиару Данте непочтительно рвёт, превращая в подобие шутовского колпака. На нижних кругах Ада Папа предводительствует толпе еретиков, раздавая благословения - одни стремятся приложиться поцелуем, другие плюют; ближе к середине он раздаёт приказания кружку раболепно внимающих бесов, а над самой бездной - злорадствует участи гордого вора, подвергающегося наиболее изощрённым мукам "за то, что утварь в ризнице украл". Расстеленная двумя дорожками фольга, отражающая свет, вновь изображает крест, и исполняется пророчество вора "И каждый Белый будет сокрушён": переодевшегося в белую рубашку Данте Папа азартно пытается забить посохом под золотую гробовую крышку.
Не только привычные ему в жизни церковники встречаются Данте: даже его родная Италия - тоже одна из грешниц, и собственная маленькая Флоренция выстроена прямо в Аду из белых картонных домиков, огороженных, как музейный экспонат, столбиками и верёвками. Постоянно он сталкивается со своими знакомыми: один - вручит свою книжку, другой споёт... Однако реальность, спроецированная на загробное бытие, бывает и страшна, и жестока: путешественник перечисляет известные ему войны, чтобы с их жертвами сравнить страдальцев девятого круга. В отличие от мудрецов, любовников и прочих праздных персонажей, перед нами не появляются эти несчастные - подробные описания и так заставляют их представить. И пусть условный мир легко рассыпается бумажными страницами: бумажные символы власти, бумажный макет флорентийских достопримечательностей, бумажные листья опадают с деревьев, что были когда-то самоубийцами, и, читая на них названия городов, откуда те родом, Данте и Вергилий собирают их в почтовый ящик почтальона. Когда за своей пряжей поют три девушки-норны, начинаешь ощущать силу текста, верить в магическую стихию бумаги, измерений у которой - больше, чем два. Верить в то, что Данте по-настоящему тяжело быть свидетелем ужасов войн, существующих лишь в его художественной фантазии. Но на каждом кругу он победно воздевал руку, не теряя стремления к небесам, - и даже здесь, рыдая над трагическими судьбами всего мира, он поднимает её.
И так же живо, как грешников, разрезанных надвое, обезглавленных, вмёрзших в лёд, мы "видим" полёт ангела над морским простором - и испытываем такое же колоссальное облегчение, что и Данте, покидающий свой Ад. Харон расставляет на границе красные треугольники - огненный барьер, вопли оставшихся за ним душ превращаются в крики чаек. Металлическая спираль, подвешенная вместо солнца, - модель восходящих кругов, - спускается на сцену и превращается в музыкальный инструмент. Отсюда, из Чистилища, Ад выглядит земным шаром с красным светящимся ободком, горящей изнутри планетой. В качестве связи с покинутым миром для обитателей Чистилища спускаются наушники, звучащие голосами и музыкой, - и поднимаются обратно с кульками-посылками, а отдыхают проходящие искупление души, "божьи пташки", под пустыми птичьими клетками. Здесь Данте предстоит примирение с Италией - выслушав его долгий гневный монолог, она с рыданиями бросится к нему на грудь. Там же "исправится" и Папа - в наказание за гордыню толпа проходит по нему ногами. Пытаясь усидеть на троне, растущем всё выше и выше из складывающихся один на другой стульев и подушек, он падает, пока не решает снять с себя тиару и мантию и протянуть Данте руку. Трон рушится вавилонской башней. Окошком в Рай на чёрной стене висит зеркало. Почтальон разносит письма, висящие на его рукавах и превратившие руки в белые крылья.
Вергилий открывает вход в Рай, сдёргивая боковую кулису, и из открывшегося проёма на сцену бьёт свет. Дальше ему хода нет: его лицо закрывает бумажная маска, он - всего лишь персонаж текста. Данте тяжело прощаться даже с таким отнюдь не радужным миром, как Чистилище, - а его провожают очистительным смехом, переходящим в рыдания. Но там, за последней границей, его ждёт возлюбленная Беатриче. Не символ, не икона, не "гений чистой красоты", недосягаемый, бесконечно далёкий, - нет, она всё это время была рядом с ним: приходила в белом платье в самые тяжёлые моменты, утешала, спасала, поддерживала обоих путников, учила целовать, чтобы среди боли, страхов и скорбей не забывали о тепле и радости. Только теперь она - в красном, как и он. И пока почтальон пытается соединить их руки, не дотягивается, передаёт воздушные поцелуи, - понимаешь, что Данте действительно прошёл через Ад расставания и Чистилище надежды, чтобы встретиться с ней. И он сам написал свой путь, слово за словом, шаг за шагом, - не для своих современников и не для нас, а только ради неё.
Для любви даже смерть - не помеха. А бумага - и есть то, что связывает не только пространства и времена, но и миры, - если, конечно, сумеешь написать дорогу между мирами сквозь всё и вся, что пытается тебя удержать. И она же - и есть та единственная последняя преграда, такой тонкой плёнкой разделяющая автора и адресата, что можно её не замечать. И когда в одной из птичьих клеток, перед словно откуда-то свысока увиденной миниатюрной Флоренцией-Италией, посреди которой красной башней возвышается бумажная тиара, перед круглым алтарём, - когда почтальон сжигает бумажные листы, преграда, пусть на мгновение, исчезает, позволяя обняться Данте и Беатриче. Някрошюс ещё никогда не изображал любовь настолько мужественной и нежной. Ещё никогда не позволял трагическому року отступить, доказывая, что можно осмелиться самому писать книгу своей судьбы. Об этом наверняка знал и тот, кто скажет, что рукописи не горят, - недаром Пия здесь так похожа на Фриду, а Вергилий исчезает, как освобождённый Пилат.
Пишите письма, - и они дойдут.

Привык, что два года писал большие тексты на спектакли Някрошюса. Даже непривычно на сей раз ограничиться короткими заметками. Но, с другой стороны, это премьера, - ещё рано...
Гамлету - актёру Андриусу Мамонтовасу - отдельное спасибо за музыку в этом спектакле. Она отличается от привычной для спектаклей Някрошюса музыки Латенаса, - но прекрасна по-своему. Не знаю, правда, почему под конец "Божественной комедии" у меня в голове настойчиво зазвучало это (копирую из персонажного поста):

- может, музыкальные ассоциации виноваты, а может, сама атмосфера спектакля навевает.
Ибо Някрошюс - это всегда потрясающе и вдохновляюще, да.