Не ходите под кат, если собираетесь однажды вписаться в следующие прогоны этой игры, - без спойлеров вам будет интересней!
Эрих Мёллендорф. Отчёт отперсонажный. Ворнинг: многочисленные смерти графично, юдофобия и другие триггерыПоздно ночью дедушка разбудил всех и сказал, что мы уезжаем. Взять успели только то, что было под рукой. Я достал из-под подушки свою тетрадку и положил в сумку. Больше ничего мне не было нужно: в тетрадке было всё самое важное. Мы собрались на вокзале всей семьёй и полдня куда-то ехали. Мама сказала, что мы едем в Швейцарию, в гости к другу дедушки, герру Ланге. От станции нас долго везли на автомобилях. К вечеру метель стала такой сильной, что почти не было видно дороги. Герр Ланге жил в самом настоящем замке в горах, а вокруг был только лес - очень-очень большой.
Нас пригласили в гостиную, и хотелось поскорее всё посмотреть, но мама сказала нам с Бенедиктом сесть на диван и сама села рядом, как будто в поезде. Бенни ныл, что потерял свою любимую игрушечную машинку, и что это я её взял. Сдалась мне его машинка! Я уже вырос из игрушек. Сам вечно всё теряет, потому что растяпа. Мама купит ему новую машинку, или он найдёт её у себя под кроватью, когда мы вернёмся домой.
- Ты уже большой, чтобы играть в игрушки. Тебе уже через год вступать в гитлер-югенд.
- Так это будет через год! - хныкал Бенни. Я называл его Бенедиктом, потому что "Бенни" похоже на "Беня" и звучит по-еврейски. И зачем только наши родители дали ему такое дурацкое имя?..
- Нужно готовиться уже сейчас. Вот ты знаешь, когда день рождения фюрера?
- Не знаю.
- Эх ты! Двадцатое апреля. Скоро праздник!
- Зачем мне знать, когда день рождения фюрера? Я знаю, когда день рождения мамы и папы.
- Так фюрер - он тоже папа. Папа всего немецкого народа. Он дал тебе всё, что у тебя есть - и игрушки, и книжки.
- Фюрер - отец нации, - сказал папа.
- Наверняка здесь есть другие игрушки, - мама успокаивала Бенедикта. - Здесь можно кататься на лыжах...
- Лыжи - это правильно, - согласился я. - Можно ехать и думать, что преследуешь советского врага.
- А зачем преследовать врага? - не понял Бенни.
- Как это зачем? Всем известно, что советские враги прячутся в лесу.
- Этот мальчик много знает про советские леса, - усмехнулся кто-то у камина.
- Ничего я про них не знаю, - насупился я. - Знаю только, что у них много-много леса. Даже слишком много. Но это не важно, потому что скоро все-все леса будут нашими. И все-все горы...
Подошёл дедушка и спросил, всё ли в порядке.
- Да, просто Бенни боится, - объяснила мама.
- Чего он боится? В его возрасте пора перестать бояться. Иоганн в его возрасте не боялся.
Дядя Иоганн был настоящим героем - вернулся с фронта и женился.
- Я тоже в его возрасте не боялся. Но я его тренирую, - заверил я.
- Тебе не кажется, что отец должен сам заниматься воспитанием своего сына? - спросил дедушка у папы.
- Мне кажется, дети лучше найдут общий язык между собой...
Дед ушёл, а папа растерянно посмотрел на маму:
- Он что, считает меня плохим отцом?..
Мама увела Бенедикта посидеть с бабушкой. Я вздохнул, проводив Бенни взглядом, и сказал, чтобы подбодрить папу:
- Ничего, гитлер-югенд сделает из него настоящего немецкого человека.
- А как твои успехи?
- Очень хорошо. Правда, я пропущу конкурс по авиамоделированию, он уже на этой неделе...
- А чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь?
- Конечно, я хочу быть как фюрер! Но для начала - как дедушка или как дядя Иоганн.
- А ты хотел бы его увидеть?
- Фюрера? Ну ещё бы!
- Поговори с дядей Иоганном. Он наверняка видел фюрера.
И дедушка наверняка видел фюрера. Не может быть, чтобы не видел! Я слышал, как дедушка говорит по телефону про план спасения фюрера по подземной железной дороге до бункера. Это значило, что фюрер ему доверял. Я, конечно, не сомневался, что мы победим врагов, но если придётся на некоторое время сдать им Берлин - то-то все удивятся, если фюрера спасу именно я! Поэтому план бункера я из дедушкиного кабинета утащил. Жаль только, что тёща дяди Иоганна, тётя Гертруда, меня заметила и заставила ей всё показать, а иначе грозилась позвать дедушку. Чем меньше людей знает, тем лучше - вдруг враги будут её пытать? Но план я перерисовал в тетрадку, а вернуть в кабинет не успел. Папа уже спрашивал у меня:
- Эрих, у тебя случайно нет бумажек, которых здесь быть не должно?
- У меня только моя тетрадка. А что это за бумажки?
- Дедушкины документы.
- А почему их не должно здесь быть? Они же дедушкины.
- Потому что они должны быть у дедушки, а могут по ошибке оказаться у нас...
Я походил по гостиной. Все устали с дороги, и только папа старался быть весёлым, даже слишком. Обещал маме, что поиграет с нами в снежки.
- А ты, Эрих? Будешь играть в снежки?
- Буду. Можно построить снежную крепость и играть в войну.
А ещё мама почему-то просила папу быть вежливым, непонятно почему. Когда папа спросил дядю Иоганна, как его раненая рука, мама посмотрела на него укоризненно и сказала "Ну вот, опять". Я подумал, что невежливо спрашивать немецких офицеров о ранениях, потому что ранения - это пустяки и не стоят внимания.
- Иди, поговори с ней, - мама направляла Бенни к сестре бабушки, которая недавно к нам переехала.
- А как мне к ней обращаться?
- Кем же она тебе приходится... можешь называть её просто бабушкой.
- Она внучатая тётя, - подсказал я. - Мы на генеалогии проходили. Брат дедушки - внучатый дядя, сестра - внучатая тётя. А Бенни ей внучатый племянник.
- Надо же, а нас такому не учили, - восхитился папа.
Над камином висел портрет молодой женщины, и жена герра Ланге то и дело останавливалась перед ним. Видимо, эта женщина была кем-то из её предков.
- А где портрет фюрера? - спросил я.
- Он в другой части дома. Дом ведь очень большой. Я потом устрою тебе экскурсию, хочешь?
- Конечно, хочу! У вас красивый дом.
Фрау Ланге говорила шёпотом, и шея у неё была замотана шарфом. Я подумал, что она очень сильно простыла в этих горах. Как вообще можно жить в таком диком месте так далеко от людей?..
- Эрих, подойди сюда, - позвала бабушка. - Ты любишь своего брата?
- Да, конечно.
- Скажи ему об этом.
- Бенедикт, я тебя люблю, потому что ты мой брат и будущее немецкого народа. Я надеюсь, что ты не подведёшь меня, папу и дедушку.
- Хорошо! А теперь обними его.
- Ну... он же не маленький.
Я подошёл к Бенедикту сзади, похлопал его по плечам и встряхнул:
- Давай, соберись! Будь мужиком! Будь как фюрер!
Я уже было отошёл, как Бенни сказал:
- Но фюрер же не сражался, как дядя Иоганн, с оружием в руках...
- Как это не сражался? - удивился я. - Во-первых, не думай, будто фюрер не умеет стрелять, потому что он умеет всё. А во-вторых, он решает, как сражаться, а это важнее...
Но дедушка объяснил всё гораздо лучше меня. Он присел перед Бенни на корточки и рассказал, что если офицер будет лезть вперёд солдат, его быстро убьют. А офицер, который командует всеми офицерами, тем более не должен быть на передовой, потому что потерять его - гораздо хуже, чем простого солдата. И как мы беспокоимся о своей семье, так фюрер беспокоится обо всех людях, потому что весь народ - его семья.
- А война прекратится? - спросил Бенни. - Она длится так долго...
- Что поделать, у нас много врагов, - сказал я. - Но уже совсем скоро мы победим.
- А какие приказы фюрер будет отдавать, когда война закончится? - продолжал Бенни.
- Хорошие, - ответил дедушка.
- И мы больше не будем убивать людей?
- Нет. Зачем? Людей - не будем.
Было одно дело, которое мне нужно было сделать, не откладывая. Накануне нашего отъезда из дома тётя Бруно, папина сестра, возвращалась на фронт и передала мне какую-то бумажку. Сказала, что это телеграмма, которую послали на наш адрес в Берлине и которую она перехватила. И чтобы я отдал эту бумажку только папе и никому больше не показывал. Я подумал, что дедушке тоже можно, это ведь дедушка! В телеграмме были непонятные, не немецкие буквы, а значит, это было что-то нехорошее. Но раз тётя Бруно сказала - папе, значит, сначала папе.
Когда герр Ланге рассказывал всем про изображённую на портрете женщину, которая, по его словам, погибла в огне, я подошёл к папе и подёргал его за рукав:
- Пап, мне нужно кое-что тебе показать.
Мы вышли в коридор. Я протянул папе телеграмму и передал, что сказала тётя Бруно.
- Я тоже не знаю, что здесь написано, - сказал папа. - Такого не может быть.
Он снова выглядел растерянным и отдал телеграмму мне, чтобы она оставалась в моей тетрадке. А всё потому, что он был торговцем, а не офицером. Какая-то дурацкая профессия, хотя вроде тоже полезная для Германии.
- Я думаю, нужно показать это дедушке. Это же дедушка!
- А мне кажется, что не стоит. Дедушка всё очень резко воспринимает. Ты ведь помнишь, как он разозлился из-за того плаката?
Конечно, я помнил. Во время свадьбы дяди Иоганна кто-то повесил в гостиной нашего дома в Берлине вражеский плакат, на котором тоже были непонятные буквы. Дедушка его сжёг и очень долго ругался, но никто так и не признался, откуда взялся плакат. Неужели папа боялся дедушки? Даже я его не боялся!
- Но дедушка ведь всё правильно сделал.
- Конечно, он сделал всё правильно. Но что если он подумает, что это тётя Бруно должна была получить эту телеграмму?
- Тогда она бы её никому не показывала, а не отдала бы её мне.
- Да, пожалуй, ты прав. Но ты думаешь, дедушка сможет прочитать, что здесь написано?
- Конечно, сможет. Он ведь начальник концлагеря. А у него там полно всяких русских, евреев и прочих. Он наверняка знает, какими буквами они пишут.
- Точно. В самом деле, покажем это дедушке.
Мы вышли назад в гостиную, и папа сказал дедушке, что нам нужно с ним поговорить. Я сам повторил про тётю Бруно. Дедушка только взглянул на телеграмму и сразу всё понял:
- Подтвердилось то, чего я и боялся.
- Что подтвердилось? - а папа не понял и увязался за ним следом.
- Вы же оба уже взрослые мужчины и сами понимаете, что советские плакаты сами по себе на стенах не появляются.
- Среди нас предатель, - сказал я.
- Вот именно. - и дедушка ушёл как ни в чём не бывало, только телеграмму забрал с собой. Он не хотел спугнуть предателя.
- Значит, мы будем его ловить, - сказал я папе. - Нас учили выявлять предателей везде, даже в собственном доме.
- И по каким признакам можно их выявлять? - поинтересовался папа.
Я начал загибать пальцы:
- По лояльности врагам Рейха... по критике решений фюрера и политики партии...
- Но ты же не думаешь, что люди будут вот так в открытую об этом говорить?
- Конечно, не будут. Поэтому мы будем следить.
- Да, будем следить.
Папа как будто воспринял это как игру, а ведь всё было по-настоящему. Но, по крайней мере, папа не был предателем, иначе он не показал бы телеграмму дедушке, а прочитал бы её и съел.
Я стал с удвоенным старанием вести записи. Ко мне подошла внучатая тётя Лисбет:
- Что ты пишешь?
- Я веду записи. Нас учили всё-всё записывать, поскольку что угодно может быть подозрительным.
- Разве здесь может быть что-то подозрительное? Здесь же только мы, и мы одна семья.
- Враги могут быть везде, поэтому нужно всегда быть бдительным и никогда не расслабляться.
- Но иногда всё-таки нужно отдыхать. Почему бы здесь не отдохнуть?
- Когда ты отдыхаешь, враги работают против тебя.
- Бедный мальчик, - сказала она и отошла.
Почему это бедный? Настоящий немецкий мужчина никогда не отдыхает и рад служить Германии. Эти слова тёти Лисбет тоже подозрительные, их тоже нужно записать.
- Эрих, поиграй с братом!
Ну вот, всегда отвлекают на всякую ерунду, когда настоящий немецкий мужчина работает.
- Хорошо. Давай поиграем в допрос?
- Не хочу в допрос, - Бенни спрятался за спину мамы.
- Ну, давай во что-нибудь другое. Давай поиграем в лагерь.
- Погодите, - сказала мама. - Эрих, расскажи, как вы играете в допрос.
- Ну, мы с другими ребятами допрашиваем, потому что мы старше и опытнее. А Бенни играет подозреваемого. Но он ведь не против, правда, Бенни?
Бенни мотал головой и прятался.
- Видишь, он не хочет с тобой играть.
- Это он просто сейчас нервный. Обычно нам всем весело.
- Я запрещаю вам играть в допрос. Договорились? И если придумываете какие-нибудь новые игры, рассказывайте о них мне.
- Ну ладно. А во что тогда играть?
- Поиграйте в прятки, - предложила мама.
- Прятки - это скучно. Какая от них польза?
- Игры не обязательно должны быть полезными.
И она попросила папу поиграть с нами в прятки. Он стал считать, а нам пришлось прятаться. Я увидел прислонённый к стене мольберт в углу комнаты и спрятался за ним. Мольберт был тяжёлый, а его приходилось поддерживать, чтобы он на меня не упал. Я даже порадовался, когда папа меня нашёл.
- Ты плохо умеешь прятаться, - заявил он.
- Я же говорил, что это бесполезная игра. Зачем немецкому человеку прятаться?
- Например, если он сидит в засаде.
- Если это была засада, то я победил, потому что ты подошёл на расстояние выстрела.
- А и правда. А теперь помоги мне найти твоего брата.
Мы стали вдвоём искать Бенни. А я хорошо научил его прятаться! Он частенько прятался, когда не хотел играть со мной и другими ребятами в концлагерь. Я посмотрел под всеми столами - его нигде не было. В углу в креслах беседовали дедушка, тётя Гертруда и брат дедушки, дядя Генрих. Когда папа хотел заглянуть за спинку кресла, ему сказали, что там никого нет. Бенедикт наверняка сговорился с дедушкой! Это нечестно!
Папа в самом деле нашёл его за креслом, но искал так долго, что Бенни успел заснуть.
- Кто же спит в засаде, - упрекнул его папа.
- А мы играли в засаду?.. - Бенни сонно тёр глаза. - Почему тогда у меня нет пистолета?
- Потому что ты неудачник, - предположил я.
- Эрих! - возмутился дедушка. - Извинись перед братом.
- Прости меня, Бенедикт.
Фрау Ланге иногда становилось плохо - она начинала кашлять, и тогда герр Ланге уводил её куда-то принять лекарство. Несмотря на то, что в комнате было жарко натоплено, она большую часть времени сидела в кресле в тёмном углу, укутавшись пледом, словно замерзала. Но что было хуже всего, бабушке тоже становилось плохо. Когда она в первый раз упала в обморок, оказалось, что в её сумочке нет лекарства. Дядя Генрих был врачом, но не мог ей помочь, потому что у него такого лекарства тоже не было. Предположили, что кто-то мог по ошибке положить их в свой чемодан. Я на всякий случай вывернул свою сумку - ничего похожего на бабушкины таблетки!
Не мог же кто-то нарочно их спрятать! Как можно желать зла бабушке? Это же самая добрая бабушка на свете! Разве что где-то скрывались враги. Вот и дяде Генриху стало плохо, хотя он всего лишь поперхнулся чаем. Раньше с ним никогда такого не было. Кто-то пытался его отравить?
- У вас, случайно, нет евреев на кухне? - спросил я герра Ланге.
- Давай принесём воды и заодно посмотрим.
Евреев на кухне не было. Но евреи могут прятаться где угодно - например, в стенах. Я простукивал стены и на всякий случай заглянул под диван.
Мы все волновались из-за отсутствия бабушкиного лекарства. До ближайшего города было очень далеко, и дорогу замело снегом, но я сказал, что мы с Бенедиктом можем дойти на лыжах, как положено немецким мужчинам. Бенни боялся больше всех, просил поискать получше и даже забыл про свою голубую машинку. Наконец он решил:
- Когда я вырасту, я хочу делать так, чтобы люди не болели.
- Ты хочешь быть врачом? - спрашивали мама и тёти.
- Нет. Врач только смотрит и говорит, чем ты болеешь. А я хочу делать лекарства.
- Это называется фармацевт.
- В будущем лекарства не понадобятся, потому что нация будет здоровой, - сказал я.
Нас учили, что для того, чтобы никогда больше не было болезней, нужно не смешивать кровь со всякими низшими народами и закаляться.
- Для того, чтобы нация была здоровой, и нужны фармацевты, - сказал дедушка. - И твой брат будет одним из таких людей.
Какой же всё-таки дедушка умный!
- А когда мы завоюем все-все леса и все-все горы, как нас будут понимать люди, которые там живут и не говорят по-немецки? - спросил Бенни.
- Они научатся, - ответил дедушка.
- Учителя тоже понадобятся, - согласился я.
- Ты мог бы быть учителем, - сказал Бенни.
Значит, я не зря его учил, раз он это признаёт. Конечно, быть простым учителем слишком скучно, но когда я вырасту и буду как фюрер, это значит, что учить людей мне тоже понадобится, потому что фюрер - учитель нации.
Фрау Ланге снова стало хуже, и её увели в другую комнату. Потом герр Ланге и дядя Генрих вышли оттуда молча, и стало очень-очень тихо.
- Почему дядя Генрих не может её вылечить? - спросил Бенни. - Он же хороший врач.
- Бывают такие болезни, которые нельзя вылечить, - сказала мама.
Нас учили, что нельзя вылечить только уродства, которые появляются из-за плохой крови родителей. Это значит, что уроды - всё равно что евреи или цыгане и от них нужно избавляться. Но фрау Ланге не была уродом, руки и ноги у неё были на месте, поэтому я не стал об этом говорить, особенно при дедушке - он ведь разбирался в этом гораздо лучше, но он ничего не сказал. Я подумал, что мама просто ошиблась. А дедушка снова сел на корточки перед Бенни и сказал:
- У меня есть для тебя задание, с которым сможешь справиться только ты. Подойди к каждому человеку и попроси показать, что у него в сумке и нет ли там бабушкиных таблеток.
- Вот, мы не зря играли в допрос, - обрадовался я. - Теперь ты будешь спрашивать.
- Это опрос, а не допрос, - насупился Бенни.
- Это всё равно тренировка уверенности. Давай, спрашивай.
- Эрих, ты видел бабушкино лекарство? - серьёзно спросил он.
- Нет, не видел, - ответил я так же серьёзно, чтобы ему подыграть.
- Хорошо, - и он пошёл дальше.
- Он забыл про сумку, - заметила мама. - Напомни ему про сумку.
Я догнал Бенни и напомнил:
- Ты не сказал мне показать сумку. Давай, говори.
- Эрих, покажи мне свою сумку, пожалуйста.
Я показал ему сумку:
- Вот. Здесь только моя тетрадка и ручка.
Бенни подошёл к дяде Генриху:
- Покажи мне свою сумку, пожалуйста.
- Я ведь уже показывал.
- Покажите ещё раз.
- Вот. Там только моя аптечка.
Бенни жалобно посмотрел на меня:
- Ты поможешь мне искать бабушкино лекарство?
- Ты же слышал, что сказал дедушка? Это только твоё задание. Ты должен справиться с ним сам.
Но лекарство не находилось. Бабушка уже не вставала, лежала на диване очень бледная, но всё равно улыбалась. Я приносил ей воды, и больше совсем ничего нельзя было сделать.
Дедушка велел всем собраться возле него и объявил, что игры закончились, и что он даёт всем двадцать минут на то, чтобы оставить на столе в центре гостиной всё то, что нам не принадлежит, и в первую очередь таблетки его жены. А иначе он будет разговаривать со всеми совсем по-другому. Я стоял напротив него, как вдруг от стола отодвинулся стул и толкнул меня сзади.
- Эй, кто толкается?
- Я стоял здесь, - развёл руками герр Ланге.
- Я вижу, что вы там стояли... может, это землетрясение?
Потом ещё падала чашка со стола и прочее по мелочи. Нас учили, что в горах от землетрясений бывают обвалы. Или наоборот, землетрясения от обвалов.
Бенни вёл себя странно: положил в тарелку немного печенья и вафель и поставил её перед портретом женщины.
- Что это за мракобесие? - спросил дедушка.
- Она ведь умерла, - сказала мама.
- Ну и что, - насупился Бенни. - Я всё равно хочу её порадовать.
- Мёртвые не едят, - сказал я. - Их может порадовать только наше достойное поведение.
Я хотел ещё сказать, что только евреи делают так, как он, но мама его уже увела. Это тоже было подозрительно. Но Бенни ведь не мог быть шпионом, он для этого слишком маленький.
Тётя Гертруда почему-то тоже очень волновалась. Она подошла ко мне, сжала моё плечо и спросила:
- Как ты?
- Я в порядке.
- Не боишься?
- Я же не маленький. Немецкий человек не должен бояться. И ты не бойся, мы вас защитим. Враги сюда не проникнут.
- Хорошо. Отвлеки своего брата, поиграй с ним.
- В прятки мы уже играли, это скучно.
- Давай поиграем в засаду, - предложил Бенни.
- Давай, это хотя бы полезно. Выбирай место для засады, а я не смотрю.
Я отвернулся и начал считать:
- Один, два, четыре, восемь, двенадцать, пятнадцать...
Когда Бенни перестал шумно шуршать по всей гостиной, я досчитал до двадцати и пошёл его искать. Нужно было разок ему поддаться, чтобы он почувствовал себя уверенней и не отказался играть в эту игру, как в предыдущие. Я походил по комнате, прошёл мимо него, глядя в другую сторону, и он успел выпрыгнуть из-под стола и хлопнуть меня по плечу.
- Попался! Ну что, я выиграл?
- Да. Ты молодец!
- Теперь ты прячься.
Куда бы спрятаться? Но Бенни не станет поддаваться, а значит, всё равно меня найдёт. Я выбрал столик, который стоял вплотную к стене, отчего его нельзя было обойти по кругу, а перед ним стояли и беседовали несколько человек, заслоняя его от окружающих. Я незаметно залез под этот столик и стал наблюдать оттуда за тем, как Бенедикт будет искать. Вскоре я услышал его голос:
- А вы не видели, куда спрятался мой брат?
- Разве ты не должен сам его искать?
- Мы играем в засаду. Опрос местного населения - важная часть поиска противника.
А он хитрее, чем я думал!
Бенни подходил всё ближе. Я надеялся, что он меня не найдёт, но он всё же заметил меня издали и радостно закричал:
- Ага! Я тебя обезвредил! Я снова выиграл, да?
- Да, пожалуй. Делаешь успехи.
Но своим шумом мы напугали маму. Есть ли вообще такие игры, которые бы её не пугали?
- Пойдём там поиграем в засаду, - тётя Гертруда позвала меня в коридор.
- Там негде прятаться.
- О, напротив, там очень даже есть где прятаться. Пойдём, я тебе покажу.
Я пошёл за ней на кухню, где она налила себе чаю.
- Документы у тебя?
- Да, конечно!
- А ты не боишься их потерять? Может, ты отдашь их мне, а я передам их дедушке и скажу, что нашла? А то, если он узнает, он тебя накажет.
- Он не узнает, - насупился я. - Ты же обещала.
- Видишь, я своё обещание держу. И я хочу тебе помочь, чтобы дедушка на тебя не ругался.
- Если я отдам тебе план, то как же я тогда спасу фюрера?
- Ты думаешь, дедушка не сможет его спасти?
- Конечно, сможет. Но я хочу быть как фюрер, когда вырасту. А для этого мне нужно отличиться.
- И ты собираешься спасать его один? А если там будет много солдат и они будут в тебя стрелять?
- Это ничего, - решил я, подумав. В фюрера тоже стреляли.
- Но ты же и так сможешь его спасти, если перерисуешь план себе. А оригинал я верну дедушке.
- Я его перерисовал, - на всякий случай я покрепче прижал к себе сумку с тетрадкой. - Но я сам его верну.
Чего это она так добивается этих документов? Это подозрительно. Что если она их хочет врагам передать?
- Ты мне не доверяешь?
- Такие важные документы никому нельзя доверять. Что если их у тебя украдут враги? Это же не игра, это по-настоящему.
- Это правильно. Но, если по-настоящему, то это воровство. А воровать нехорошо.
Почему это воровство? Кто ворует, не возвращает! Только евреи воруют, потому что жадные.
- Так было нужно для спасения фюрера. И я сам верну дедушке.
- Мы по кругу ходим. Если ты их сам вернёшь, дедушка тебя накажет.
- Ну... пусть накажет, - я глубоко вдохнул для храбрости. - Я это вынесу, как... как положено немецкому мужчине. К тому же, если я спасу фюрера, все будут счастливы и наказывать меня никто не станет.
Я подумал, что дедушке, конечно, нужно сообщить о том, что тётя Гертруда очень хотела заполучить секретный план. Тогда он поругает меня за то, что я взял план без спросу, но похвалит за бдительность.
- А если ты один не справишься? Ты позовёшь меня с собой спасать фюрера?
- Хм. А что ты умеешь?
- Я умею незаметно красться...
- А стрелять ты умеешь?
- Наверное, умею.
- Тогда договорились. Я тебя позову.
Если она мне поможет, только немножко, то докажет, что не шпионка. Делить с ней всю славу мне, конечно, не хотелось, но это ведь у меня был план!
Дедушка уже хватился тёти Гертруды и пришёл нас искать. Она сказала, что мы играли в засаду, а я добавил, что мы уже доиграли, и мы вернулись следом за дедушкой в гостиную.
Там Бенни по-прежнему проводил время с мамой и тётей Софи, женой дяди Иоганна. Он хотел, чтобы ему рассказали сказку.
- ты уже большой для сказок, - сказал я.
Бенни попросил дядю Генриха продиктовать ему название лекарства, но начал писать его с ошибками и сказал, что лучше будет рисовать. Не быть ему фармацевтом, если будет неграмотным!
- Если здесь нет твоей машинки, её можно нарисовать, - посоветовала ему тётя Софи. - Она будет совсем как настоящая, только нарисованная.
Бенедикт взял лист бумаги и ручку с лиловыми чернилами. Рисовать машинки он не умел и нарисовал большой мохнатый полукруг, а под ним маленький домик.
- Это нас засыпало снегом.
- А может, это солнце, - предположил я. - Будет восход.
- А это я пойду гулять, - Бенни нарисовал человечка.
- Ты один пойдёшь? - спросила мама.
- Не знаю, кто пойдёт.
- А мы останемся дома? Потому что холодно?
- Я тоже пойду гулять, - вызвался я. - На лыжах.
Бенни нарисовал ещё одного человечка с лыжными палками.
- Вы же не можете пойти без взрослых? - сказала мама. - Пусть с вами пойдёт папа, он же обещал поиграть с вами в снежки.
- Я тоже могу поиграть в снежки, - сказала тётя Гертруда.
Бенни нарисовал снежную крепость, сидящую за крепостью фигурку тёти Гертруды и летящий в неё снежок.
- А кто кидает этот снежок?
- Тот, кто роняет чашки, - ответил Бенни. - Ветер.
Рисунок получился неплохой. Я пририсовал флаг на крыше домика, чтобы было видно, что это немецкий дом.
- Когда я был маленький, я хотел рисовать как фюрер, - припомнил я. - Но у меня не получилось.
- А как рисует фюрер? - полюбопытствовала тётя Софи.
- Акварелью...
- Ты ещё научишься. Я тоже когда-то не умела писать, - сказала тётя Гертруда и спросила тётю Софи: - Помнишь, как в детстве ты раскрасила белые шахматные фигуры?
- Не надо вспоминать о моём детстве, - смутилась тётя Софи.
- А где ты училась? - спросил её Бенни.
- В Берлине, в литературном институте.
- Ты, наверное, знаешь много языков?
- Мы учили немецкий и немножко русский. Потому что война, и приходится знать, о чём говорят враги...
- Это полезно, - признал я.
У дяди Иоганна была полезная жена на случай, если к нему в руки попадёт такая же телеграмма, как тёте Бруно. С другой стороны, это тоже было подозрительно. Когда мы победим, никакой русский язык уже не понадобится.
- А чем вы с дядей Иоганном занимались после свадьбы? - продолжал спрашивать Бенни. - Вы утром были такие уставшие.
- Мы устали, потому что праздновали.
- Вдвоём? Почему вы больше никого не позвали?
- Все уже легли спать.
- А вы не хотели спать?
- Нет, потому что мы были очень счастливые.
- Когда я вырасту, я возьму в жёны тётю Бруно, - сказал я.
- Ты не можешь жениться на тёте Бруно, - ахнула мама.
- Почему? Она ещё красивая, и она настоящая немецкая женщина. Это будет расово правильный брак.
- Потому что она твоя родственница. Вас разве не учили, что нельзя жениться на своих родственниках? От этого дети рождаются нездоровыми.
- Нет... нас учили только, что нельзя смешивать свою кровь со всякими отбросами. И что семья - важная ячейка немецкого общества.
- Тётя Бруно - уже часть твоей семьи, - объяснила тётя Софи. - Повторяться нельзя, такие правила. Нужно взять в свою ячейку кого-то ещё.
- Ну ладно. Тогда я найду себе другую настоящую немецкую женщину, такую же красивую и смелую, как тётя Бруно.
Снаружи послышался грохот, как будто что-то рухнуло. Неужели нас завалило снегом, как и нарисовал Бенни? Дедушка, папа и другие мужчины пошли посмотреть, что случилось, и я пошёл за ними, потому что немецкий человек не должен оставаться в стороне. Я увидел тётю Гертруду, которая лежала в шаге от крыльца, наполовину заваленная обломками льда и снега. Оставалось только посторониться, потому что остальные мужчины раскидали ледышки и перенесли тётю Гертруду в дом.
Дядя Генрих сказал, что она умерла. Все недоумевали, зачем она вышла из дома в метель. Может, она подавала условные сигналы врагам? По крайней мере, больше никто не наябедничает на меня дедушке. Глупый Бенни плакал - он думал, что всё произошло из-за того, что он нарисовал, как в тётю Гертруду летит снежок. Некоторые, похоже, в это тоже верили и спрашивали у него, почему он это нарисовал. Но это ведь просто глупый рисунок!
- Наверняка её убили евреи, - сказал я.
- Думаешь, евреи живут в горах? - усомнился герр Ланге.
- Евреи как крысы, живут везде, и в горах тоже.
Я стоял рядом с мамой, которая обнимала и успокаивала Бенни, а рядом стояла тётя Лисбет. Вдруг из книжных полок ей прямо в руки выпало письмо. Я тоже в него заглянул - оно гласило "Дорогая Эмилия!" или что-то в том же духе. Все слова были немецкие, так что я решил, что в письме нет ничего подозрительного.
Тем временем бабушке не становилось лучше, а срок, отведённый дедушкой, истёк. Он потребовал, чтобы все выложили на стол содержимое своих сумок и чемоданов. Нужно было вернуть ему план! Я подошёл к нему и подёргал его за рукав:
- Деда, мне нужно кое-что тебе отдать. Только тебе.
Он протянул руку. Конечно, я не мог и надеяться уговорить дедушку отойти в сторонку, поэтому надеялся только, что все слишком заняты своим багажом и враги не заметят тайного документа. Я достал план бункера из тетрадки и отдал дедушке.
- Тётя Гертруда сказала мне отдать это тебе, если с ней что-нибудь случится. Только тебе и никому больше.
Дедушка забрал план так спокойно, словно это была салфетка. Я положил на стол свою тетрадку и ручку и отошёл в сторону.
Тётя Лисбет прижимала к себе письмо. Дедушка велел его показать.
- Я не могу. Это от Эмилии. Это личное...
Кто такая эта Эмилия, женщина с портрета? Но она ведь уже умерла, как она может писать письма?
- Сейчас нет ничего личного, когда моя жена умирает.
Дедушка взял письмо и быстро его проглядел. Сказал, что теперь ему всё ясно, как тогда, когда увидел телеграмму. И что тётя Лисбет обманывала нас всех, потому что на самом деле она вовсе не сестра бабушки.
- Скрывать своё происхождение - не значит врать, - возразил дядя Генрих.
- Нет, она именно солгала. Она сказала, что Ирма - её сестра, но это была наглая ложь.
Немцы не скрывают своё происхождение, а гордятся им. Значит ли это...
- Она что, цыганка? - спросил я.
- Хуже, - ответил дедушка. - Она еврейка.
- Только наполовину! - воскликнула уже-не-тётя Лисбет.
- Кровь ещё ничего не значит, - говорил дядя Генрих.
Мне не нравилось, что он говорил, совсем не нравилось. Он был немцем, братом дедушки и врачом, а говорил как предатель и пособник евреев.
- Зато это значит, - дедушка продемонстрировал толстую книгу со звездой на обложке. - Если ты исповедуешь иудаизм, значит, ты признаёшь себя еврейкой.
Это была та самая еврейская книжка Тора, о которой нам рассказывали? И она всё это время была в нашем доме? Я почувствовал себя так, словно ел горох и случайно проглотил улитку.
- Какая гадость! - вырвалось у меня.
Дядя Генрих продолжал настаивать, что бабушка и эта самозванка - сёстры, и сама бабушка пыталась за неё заступаться. Спор прервался, только когда бабушка упала в обморок.
- Посмотрите, что вы наделали! - прокричал я дяде Генриху. - Не смейте называть бабулю еврейкой!
Бабушку перенесли на диван, и самозванка имела наглость оставаться рядом с ней и даже упрекать дедушку в том, что он якобы не ищет лекарство, хотя он именно этим и занимался.
- А эту гадость нужно сжечь, - сказал я, имея в виду Тору. Хотя почему дедушка не выгнал еврейку на мороз, меня удивляло. Наверное, у него был какой-то свой план.
Бенни почему-то опять хныкал. Вот же плакса!
- Почему они говорят, что тётя Лисбет нам не семья? А если она говорит правду?
- Ты же не хочешь назвать бабулю еврейкой?
- Почему?
- Потому что утверждать, что она сестра бабули, значит обозвать бабулю еврейкой!
- Вот, хоть один нормальный человек остался, - одобрил дедушка.
Но раз лекарства не было ни у кого в багаже, это означало, что кто-то мог спрятать его в доме. Мы начали искать его повсюду. Я смотрел под диванными подушками, за портретом, среди книг...
- Вечно я что-то нахожу, но всё не то, что ищу, - сказал дедушка, забравшийся за кресло в углу и подобравший там плакат - точно такой же, какой повесили на свадьбе дяди Иоганна.
Дедушка говорил герру Ланге, что в этом углу сидели только он и его жена. А я не мог избавиться от мысли, что за спинкой кресла прятался Бенедикт, когда мы с папой играли в прятки. Сказать об этом дедушке? Но Бенни слишком маленький для шпиона. Я решил спросить у него самостоятельно, не находил ли он ничего подозрительного, пока прятался.
Вдруг какой-то грохот раздался возле камина, где стояло несколько человек. Я ничего не мог разглядеть, кроме того, что все вдруг сгрудились, а дядя Генрих присел на корточки, а ещё я увидел кровь. Она блестящей струйкой побежала по полу со стороны камина. Дедушка велел маме забрать детей и не давать им смотреть. Я честно встал спиной к камину и закрыл собой происходящее от Бенни.
- Что случилось? - спрашивал он.
- Закрой ему уши, - сказал дедушка из-за спины.
Я зажал уши Бенни двумя ладонями. Он уставился на меня, не мигая, испуганными глазами.
- Уведите его! И чтобы он не смотрел!
Мы с мамой выволокли Бенни в коридор. Она оставила нас там, велела мне присмотреть за братом и убежала.
- Почему вы мне не говорите, что случилось? - канючил Бенни.
Что бы такое соврать? Я ведь ничего не видел. Из гостиной раздавались крики, будто кого-то резали, но слов было не разобрать.
- Дядя... обжёгся угольком, когда разжигал камин. Ему больно, но там доктор, он ему поможет.
- А если мы тоже можем чем-нибудь помочь?
- Нет, мы ничем помочь не можем. Мы только помешаем. Дедушка же сказал нам быть здесь, мы должны слушаться дедушку. Считай это боевым заданием.
Бенни почти уже успокоился, когда в коридор заглянул дядя Иоганн.
- Что там случилось? - тут же спросил его Бенни.
- Твой папа ранен, - сообщил он.
Бенни тут же бросился вперёд, я не смог его удержать, но дядя Иоганн перехватил его и не пустил. Я сам разрывался между желанием быть с папой и необходимостью исполнить поручение дедушки и мамы. Но мама пришла сама, и она плакала.
- Мальчики, ваш папа... его больше нет.
Я поначалу не понял. Не поверил. Когда папы нет, он есть где-то ещё, так всегда было. Наверное, его заберут в госпиталь.
- Он ранен, да? - спросил я. - Он уедет?
- Нет. Его... совсем нет. Ваш папа умер.
- Моего папу... убили враги?..
Немецкие мужчины не умирают просто так. На него вероломно напали и убили. А я не смог его защитить, я так и не смог выявить предателя.
Мама сгребла в объятия нас обоих. Я хотел было куда-то бежать, мстить, но силы меня оставили, а слёзы полились сами собой.
- Моего... папу... убили враги!..
Мама обнимала крепко. Рядом стоял дядя Иоганн. Я смотрел поверх маминого плеча в тёмный коридор и осознавал, и вспоминал всё то, чему меня учили, что говорили тем, чьи отцы погибли на войне. Теперь я должен был сказать всё это самому себе.
- Теперь я старший, - выговорил я медленно. - Теперь я буду вместо папы защищать тебя и брата. И Бенедикт будет тебя защищать, когда вырастет.
Я почувствовал, что я тоже обнимаю маму и Бенни, и обнимаю так же крепко.
- Вы мои защитники, - мама улыбалась сквозь рыдания.
- Ваш отец был подонком, - прозвучал спокойный голос дедушки.
- Папа, пожалуйста, не сейчас...
Отчего же, как раз вовремя. Дедушка не мог ошибаться и не сказал бы так без веских причин.
- Он всегда вам врал, - и дедушка протянул Бенни его игрушечную голубую машинку.
Это вызвало у Бенни новый виток рыданий. Машинка упала на пол. Я и сам не понимал, зачем папе было прятать детскую игрушку. Неужели он настолько не любил Бенни, что хотел посмотреть, как он переживает?..
- Наверное, он взял её, чтобы починить, - я сам не знал, почему я это говорил.
- Или нашёл её и забыл отдать, - говорила мама.
- Это неправда! - закричал Бенни. - Он не мог меня бросить! Он говорил, что всегда будет со мной!
- Он не хотел тебя бросать, - попытался объяснить я. - Просто иногда... люди умирают.
- Вы тоже мня бросите, да? Вы тоже все уйдёте?
- Нет, мы тебя не бросим, - пообещал я.
Мы ушли из коридора. Я старался держать себя в руках и быть спокойным, но внутри и вокруг было так пусто, словно я оказался один в холодном подвале. Я сел за стол рядом с Бенни. С ним говорил дедушка - говорил, что некоторые люди обманывают даже самых близких, и что наш отец не стоит того, чтобы о нём плакать. Но плакать мне всё равно хотелось - уже не от горя, а от разочарования и обиды. Когда твоего отца убивают, это ещё не значит потерять отца. Когда твой отец оказывается предателем - вот что значит по-настоящему потерять отца. Потому что у тебя его никогда не было.
- Ты можешь взять мою машинку, - сказал Бенни и протянул её мне.
- Да, - выдавил я, - Спасибо. Но я не играю в машинки.
- Я просто с тобой делюсь.
Я покатал машинку по столу туда-сюда. Рядом со мной оказалась Лисбет и прикоснулась к моему плечу. Меня будто током ударило. До меня дотронулась еврейка! Но у меня не было сил, чтобы велеть ей убраться, к тому же, раз взрослые всё ещё позволяли ей быть здесь, это, наверное, было бы... невежливо? Поэтому я только окаменел и сказал:
- Не трогай меня. Пожалуйста.
Я был в порядке. В полном порядке. Я видел предательство и смерть, я повзрослел.
Внезапно послышалось тихое жужжание. Из-за эха под сводами гостиной казалось, что оно исходило отовсюду. Все притихли и прислушались.
- Погасите свет, - распорядился дедушка. - Это либо пчела, либо самолёты. И те, и другие летят на свет.
Мы остались сидеть при свечах. За окном уже стемнело так сильно, что в небе ничего не было видно.
- И налейте стакан очень, очень сладкого чаю. У вас здесь нет нигде осиного гнезда?
Жужжание сконцентрировалось над головой дяди Генриха. Он поспешно отошёл в сторону, косясь на потолок, но жужжание последовало за ним.
- Наверное, я где-то посадил пятно сладкого кофе, - нервно усмехнулся он.
Жужжание прекратилось так же внезапно, как началось.
- У тебя, случайно, нет аллергии на укусы насекомых? - поинтересовался дедушка у дяди Генриха.
- Уж лучше здесь было осиное гнездо, - вздохнул я.
Лучше, чем гнездо предателей. Папа оказался предателем, дядя Генрих покрывал еврейку, герр Ланге тоже был каким-то подозрительным - кому можно было верить, кроме дедушки и дяди Иоганна? Я чувствовал себя одиноким и уставшим.
Кто-то попросил Бенни показать его книжку с детскими стихами, которую он носил с собой. Он неожиданно раскричался, что никому её не отдаст. Это тоже было подозрительно. Я уже не раз думал о том, что между книжными страницами очень удобно прятать вражеские плакаты, и очень хотел взглянуть на эту книжку.
- Почему вы все такие спокойные?! - кричал Бенни. - Неужели вам всё равно? Люди умирают один за другим!
- Мы спокойны, потому что мужчины не показывают свои эмоции при женщинах, - ответил дедушка.
Это было как-то сложно. Женщины - это, конечно, важно, и не стоило их пугать, особенно маму. Но разве немецкий человек не должен всегда оставаться спокойным, даже когда поблизости нет ни одной женщины? Да и немецким женщинам полагается держаться с достоинством.
- Вы все что-то скрываете! - продолжал кричать Бенни.
- Я ничего не скрываю, - сказал я. - Мне скрывать нечего, можешь спрашивать о чём угодно.
- А ты? - спросил его дядя Генрих. - Ты тоже что-то скрываешь?
- Конечно, - важно сообщил Бенни.
- Сосульки просто так с расчищенной крыши не падают, - говорил дедушка дяде Генриху и герру Ланге. - И топор на человека просто так упасть не мог.
Так я и узнал, как умер мой отец. Принял к сведению как факт, который уже не мог никак меня задеть. Топор висел над поленницей - я это запомнил, когда рассматривал гостиную. Теперь его не было, и кровь на полу перед камином наскоро вытерли, но он ещё лоснился липким пятном, всё равно что от пролитого вина.
- Наверняка их убили евреи, - сказал я.
Я решил, что я должен продолжать вести записи, несмотря на темноту. Зафиксировать смерть отца и поведение окружающих. Я сел за стол и осторожно наклонил к своей тетрадке свечу, стараясь не закапать её воском.
- Ты не хочешь показать нам, что ты пишешь? - спросил дядя Генрих.
И снова это было нагло. Сначала он говорил как предатель, а теперь думал, что я буду ему доверять?.. Но он был братом дедушки, поэтому ему я тоже ответил вежливо и спокойно:
- Нет. Не хочу.
- А мне покажешь? - спросил дедушка.
- Тебе покажу.
Мне стало неловко за свои каракули, которые дедушке наверняка трудно было разобрать. Я специально писал мелким почерком, как нас учили, чтобы враги ничего не могли прочесть, и понять написанное мог только я.
- Что ты записываешь?
- Просто всё, что происходит. Там нет ничего, о чём ты бы не знал.
- Но у тебя может быть другой взгляд на происходящее. Вдруг ты заметил то, что другие не замечают.
- Это вряд ли, - вздохнул я. - Всё, что нашли, нашли без меня: и еврейку, и плакат...
- Ничего, - дедушка выпрямился и похлопал меня по плечу. - Ты ещё научишься.
- Обязательно научусь.
Прямо над моей головой герр Ланге разговаривал с Бенедиктом о женщине с портрета. Говорил, что иногда одни люди убивают других людей просто так, потому что они другие, и всё такое прочее. Средь бела дня антинемецкая пропаганда, и перед кем? Перед ребёнком! Хватит ли у Бенни немецкого духу ей противостоять? Он ведь такой доверчивый.
- Вы ведь сказали, что она погибла в огне, - сказал Бенни.
- Да, в огне. Но не совсем обычном...
- Она была еврейка, - догадался я.
- Нет, не была.
- Она была в канцелярском лагере? - спросил Бенни.
- Не канцелярском, а концентрационном, я же тебя учил! - поправил я. - И просто так туда не попадают.
Вдруг я услышал женский голос, окликнувший меня по имени. Приглушённый, как радио, он словно исходил от стен. Он нёс какой-то бред о том, что "загубленные души придут за мной".
- Вы тоже это слышите? - спросил я находившихся рядом дядю Генриха и герра Ланге. - У вас здесь какой-то передатчик?
- У нас здесь нет никаких передатчиков, - сказал герр Ланге. - Такое в первый раз.
- Тогда у вас точно евреи в стенах, - я прижался ухом к стене, которая словно дрожала, пропуская сквозь себя голос. - Или в подвале...
Я опустился на колени и прижался ухом к полу. Голос словно окружал, как назойливая муха, умудряющаяся быть в нескольких местах одновременно, и продолжал свою пропаганду.
- Здесь всё нужно сжечь, - решил я, поднимаясь с пола.
И столкнулся с встревоженным взглядом мамы.
- Эрих, мальчик мой, что ты сделал?
- Сделал я?.. - вот тебе на. Это же не я устроил все эти еврейские голоса в незнакомом доме!
- Что он сказал, этот голос? Ты помнишь, что он сказал? - допытывалась мама.
- Да не помню я, я его не слушал. Нёс какой-то бред про то, что за мной придут какие-то души.
- Что он имел в виду? Ты сделал что-нибудь плохое?
- Плохое? Да ничего плохого я не делал...
- Не ври, - строго сказал дедушка. - Я всё знаю, так что не ври.
Даже если он откуда-то знал про план бункера, я всё равно не стал об этом говорить. Они ведь хотели услышать что-то, о чём не знали. Но я в самом деле не понимал, что именно, поэтому решил рассказать всё подряд.
- Но я правда не делал ничего плохого. Я делал только то, что должен делать немецкий человек, чему нас учили. Недавно мы с ребятами выявили шпиона, нам за это дали медальки...
- Какого шпиона? Как давно это было? - мама говорила всё более и более испуганно.
- Недавно, месяца... четыре назад. И евреев мы тоже искали.
- Вы подавали списки? - спросила мама.
- Да нет, просто разрисовывали им двери. И один раз сожгли сарай.
- Какой сарай? В нём были люди?
- Да никого там не было! Только евреи.
- Ох, мальчик мой... - и мама отошла в сторону, как будто не хотела меня больше видеть.
- Твой сын всё сделал правильно, - сказал дедушка.
Конечно, правильно. Почему мама расстроилась? Она всегда расстраивалась из-за Бенни и даже из-за того малохольного соседского мальчика, с которым мы играли в доктора. Но это были немецкие дети, я сам признал, что с тем сопляком мы перестарались.
- Я не делал ничего плохого. Я не обижал брата, мы ведь с ним понарошку играли, не по-настоящему, правда, Бенни? И к стулу понарошку привязывал, и в воду окунал понарошку. И девочек никогда не обижал... И ни в какие души я не верю. Вернее, в призраков.
Я огляделся в поисках Бенни и увидел, что он забился под стол, плакал и повторял, что его брат не плохой и что не все немцы плохие. Мама была так занята мной, что совершенно о нём забыла.
Когда я подошёл, под стол к Бенни уже залез дедушка - и как только поместился весь? - и стал с ним говорить. Я подумал, что дедушка больше любит Бенни, чем меня. Но тут же успокоил себя, что с Бенни просто нужно много возиться, как с маленьким. А со мной дедушка говорит как со взрослым, и это важнее. Мама тоже присела на корточки рядом со столом - под него она бы уже не влезла, - и получился наш семейный стол.
Я отвлёкся на шум вокруг дивана. Громкий чавкающий хруст, как на рынке, когда мясник руками отламывает свиные рёбра, и тихое оханье. Я обернулся и увидел два тела: Лисбет и дяди Генриха. Они полулежали на диване рядом, как две большие тряпичные куклы. И снова была кровь, очень много крови - на их одежде, на диване, под диваном. Пахла кровь очень неприятно. Дедушка бросился туда, сказал дяде Иоганну "Не подходи!", но тот всё равно протянул руку - видимо, пощупать пульс. Я подошёл поближе и разглядел острые железки, торчащие из тел.
Мне стало нехорошо - тошнило от запаха крови. Я оперся на стол обеими руками и постарался взять себя в руки.
- Значит, их убили не евреи, - осознал я. - Евреи ведь не убивают евреев?
- Заткнись, - дедушка, проходя мимо, толкнул меня костяшками пальцев в спину. - Хотя бы сейчас заткнись.
Я что-то сказал не так?.. Зато, когда диван нанизал Лисбет и дядю Генриха на пики, выпала и покатилась по полу баночка с бабушкиными таблетками. Я так и знал, что евреи украли таблетки и чуть не убили бабулю! Теперь ей должно было стать легче. Она позвала к себе Бенни и попросила прочитать ей стишок. Я принёс им свечу, чтобы им было светлее.
- Давай ты нам всем прочитаешь, - предложил дядя Иоганн.
- Нет. Только бабушке.
Мы оставили их вдвоём. Некоторое время Бенни решился прочитать стишок нам всем. Я не понимал, что такого важного в его дурацких детских стишках, но подумал, что это его отвлечёт.
- Давай, рассказывай, - подбодрил его я. - Можешь на табуретку встать.
- Только вам не понравится, - предупредил Бенни.
- Почему не понравится? - спросила мама.
- Он не смешной. Он мне тоже не нравится.
Бенни стал читать: "Десять негритят решили пообедать..." - и так до последнего негритёнка. Мне стишок показался забавным, особенно в том месте, где негритята убили одного из своих же. Если негры настолько тупые, то евреи, наверное, тоже вполне могут убивать друг друга.
- Мне кажется, что это про нас, - подытожил Бенни свою декламацию.
- Почему это? Мы же не негры, - фыркнул я. - И стишок вполне смешной.
Всё сходство было в том, что негритята умирали и мы умирали. А ещё там упоминался шмель, совсем кка тот, который гонялся за дядей Генрихом. Но нужно было найти убийцу, вот и всё.
Потом голос зазвучал снова. Он был громче прежнего, и его невозможно было заглушить, можно было только не слушать. Он говорил о дедушке - о том, как дедушка обрекал на смерть сотни "невинных". Дедушка стоял у стола, опираясь о него обеими руками, как я недавно. Мама и дядя Иоганн стояли по бокам от него, положив ладони ему на плечи. Голос был самоуверенным, с особым удовольствием повторяя слово "виновен", словно возомнил себя судьёй.
- Да, я виноват, - говорил дедушка и пытался что-то ответить, но голос не давал ему договорить.
Ещё голос утверждал, что дедушка якобы виноват в том, что привёз нас всех сюда, обрекая на гибель. Это точно было ложью. Если бы дедушка знал, что в этом доме прячется убийца, он ни за что бы нас сюда не привёз.
Но почему он считал себя виноватым? Разве то, что он делал, не было правильным? Неужели он подумал, что был не прав и сделал что-то плохое? Но это же был дедушка! Самый мудрый дедушка на свете! Он не мог просто так взять и разувериться, сдаться из-за какой-то еврейки, говорившей из стены!.. Или мог?..
Потом голос переключился на дядю Иоганна. Список обвинений был короче: голос говорил, что он тоже убивал людей, у которых были родные. Но разве наши враги не убивали немецких людей, у которых были родные? Почему бы голосу не пойти и не повторить всё то же самое каждому русскому, каждому янки?
- Когда же ты замолчишь, - в отчаянии воскликнула мама.
- Пусть трепется, - равнодушно разрешил я.
Голос обвинил даже маму - в том, что она отчаялась и хотела спасти свою семью, а сделала только хуже. Я так ничего и не понял, что голос имел в виду, но подумал, что мама могла испугаться и поддаться врагам, а врагам поддаваться нельзя не только потому, что они враги, но и потому, что они всё равно тебя обманут и сделают по-своему. Мама всегда боялась, вот и сейчас тоже, - говорила, что виновата, просила пощадить её детей. Так и не усвоила, что враги не знают пощады, поэтому нужно быть такими же безжалостными к ним. Был ли у меня хоть кто-то из родителей, кем я мог бы гордиться? Но если даже и нет - не страшно. Я всегда мог гордиться собой.
Даже удивительно, что голос ни в чём не обвинил Бенни.
Напоследок голос сказал, что ему нужна жертва - один доброволец, который спасёт всех. Обещал, что больше никого не будет убивать и всех отпустит, если кто-то пожертвует собой. Я не верил, что кто-то его послушается. Нам рассказывали, что евреи всегда так делают: убивают кого-нибудь, когда думают, что их бог сердится, или просто чтобы его порадовать. Какой-то еврей, которого евреи ставили в пример друг другу, даже убил собственного сына. Но мы-то не были евреями, а голос из стены не был еврейским богом...
- Нужна одна жертва? Хорошо.
И дедушка схватил со стола стакан, разбил его о край столешницы и острым обломком полоснул себе по горлу. Никто не успел его остановить. Кровь выплеснулась на стол и на пол громко, как из лопнувшего шланга. Мне начало казаться, что я сплю, вижу страшный сон и просто никак не могу проснуться. Дедушка, самый сильный, упал на пол. Он не мог скормить себя этой твари, никак не мог, такого просто не могло быть, потому что не могло быть никак, но это было.
- Деда, зачем... - я слышал свой голос откуда-то издалека, этот голос был очень детский и очень беспомощный, как будто здесь был я лет пяти, а меня больше не было. - Зачем, деда...
Все - бабушка, мама, Бенни, дядя Иоганн - встали на колени вокруг большого мёртвого дедушки и плакали. Я сел на стул, смотрел сверху и тоже плакал. Я боялся прикасаться к мёртвому дедушке, боялся смотреть на него вблизи - с чёрной раной поперёк горла, отчего казалось, что дедушка отдельно, а его голова отдельно. Бенни рыдал, что дедушка обещал остаться с ним, но тоже его бросил.
- Он останется с тобой, - говорила ему мама.
Это правда. Дедушка станет частью немецкой земли. Даже если он сейчас сдался - он жил как настоящий герой, а все герои смотрят на нас из земли и следят, чтобы мы вели себя хорошо. Но мне совсем не хотелось отдавать дедушку в землю.
Бенни вскочил, сорвал со стены над камином портрет женщины, разбил его об пол и поджёг головешкой. Бумага вспыхнула. Я вскочил, но дядя Иоганн успел первым и залил огонь водой.
- Что ты делаешь!.. - закричала мама.
- Он делает хоть что-то! - возразил я.
В этот момент я гордился братом. Пусть это было нелепо, но он не побоялся нанести твари ответный удар. Давно пора было сжечь этот портрет. Я не собирался удерживать Бенедикта - ему тоже пора было повзрослеть.
Кровь, которую никто уже не вытирал, осколки на полу, свечи в темноте.
Тварь была не то в ярости, не то ликовала: стулья с грохотом падали на пол один за другим. Но когда падает один стул, ты вздрагиваешь. Когда второй - привыкаешь. Когда третий - скучаешь и ждёшь, как скоро это закончится. А когда падают все стулья, тебе становится смешно от того, как бесится невидимка. Если мы вызываем у врагов такие чувства, близкие к панике, - значит, мы сильнее. Значит, они могут нас убить, но не победить.
- Иди сюда, малыш, - позвала меня тётя Софи. Я её обнял.
- Я в порядке. Я держу себя в руках. Я вас защищу.
Она охала, когда падали стулья. Я старался говорить громче.
- Всё будет хорошо. Мы все уйдём отсюда. Эта тварь ничего нам не сделает. Она может только ронять стулья, и всё. Я её не боюсь.
Мне было почти весело - весело от ощущения, что я могу умереть. Почти героем - жаль только, что некому будет спасти фюрера.
Взрослые говорили, что нужно уходить. Я снова сел на стул и посмотрел на них сверху вниз.
- В самом деле, нужно выбираться, - сказал я. - В конце концов, это унизительно, если нас так и поубивают поодиночке.
Дядя Иоганн и герр Ланге уверяли, что ночью мы не пройдём через снежные завалы и нужно дождаться рассвета, что призрак больше никого не убьёт.
- Здесь есть лыжи, - говорил я. - Нужно хотя бы попытаться уйти. Уйти и сжечь тут всё.
Лучше погибнуть, спасая себя, чем оставаться в плену, полагаясь на милость врага. Но меня никто не слушал. Бабушка обнимала меня, мама говорила дяде Иоганну о нас позаботиться и вела себя так, будто собиралась остаться.
- Мы уйдём все вместе, - говорил я. - Мы тебя не оставим. Мы всех заберём с собой.
И тут голос вернулся. Он снова говорил о том, что мы все виновны и должны искупить, что нужна ещё одна жертва, и тогда все остальные точно-точно смогут уйти живыми. Я не знал, плакать или смеяться. Эта тварь, сожрав дедушку, только разохотилась. И как мучительно стыдно было смотреть, как мама ползает перед ней на коленях...
- Что же, она одна просит за вас всех? - глумилась тварь.
Она ждала, что мы все встанем перед ней на колени? Этому не бывать. Я пытался дозваться до взрослых:
- Не слушайте её. Она всё врёт. Хватит кормить эту тварь. Мы не будем играть по её правилам! Давайте просто уйдём, прямо сейчас!
Мама хотела крикнуть "Возьмите меня". Её обняли в несколько рук, удержали без труда, заглушили, задушили в объятиях, смяли, её стало как будто не видно и не слышно. Плакал навзрыд Бенни:
- А я в чём виноват? Я виноват только в том, что родился? Родился немцем?
- Спроси у себя сначала, кто дал ей право судить, - посоветовал я.
Бабушка набросилась на герра Ланге с криком "Ты знал, ты знал!". Он что-то говорил о том, что хотел таким образом нас "спасти", что надеялся, будто мы раскаемся и мстительный дух нас помилует... Какой бред. Мы не просили такого "спасения".
- Я могу быть жертвой, - сказал дядя Иоганн.
- Хорошо. Только ты убьёшь себя так, как я скажу, - тварь так обрадовалась, что показалась. Из тени вышла миниатюрная женщина в тёмном платье, с тёмными волосами. - Ты достанешь пистолет и выстрелишь...
Тётя Софи и я повисли на руках дяди Иоганна. Я смотрел ему в лицо, повторял:
- Да что вы делаете! Не надо! Она же лжёт! Она будет требовать ещё и ещё! Давайте уйдём отсюда!
Дядя Иоганн был сильнее, но кто-то вывернул ему раненую руку. Он взвыл, пистолет упал на пол, его тут же схватила мама, и завязалась новая потасовка. Пистолет отбросили в сторону, но недостаточно далеко, так что дядя Иоганн смог бы до него дотянуться. Но тётя Софи добралась до пистолета раньше и стала стрелять в тёмную женщину - раз, другой, третий. Выстрелы не причинили твари никакого вреда, однако пистолет нужно было разрядить - тогда никто не сможет себя убить.
К сожалению, тётя Софи не успела сделать достаточно выстрелов, и дядя Иоганн снова завладел пистолетом и встал. Наступил очень тихий момент понимания, что останавливать его уже поздно.
- Подойди ко мне, - приказывала тварь. - Дай мне пистолет. Встань на колени.
Я сказал себе, что буду смотреть. Я не отвернусь, когда она будет убивать последнего взрослого мужчину в моём роду, не считая меня самого.
- Неужели вы не читали сказку про волка... - вздохнул я. - Она будет хотеть ещё и ещё.
Дядя Иоганн встал на колени. Спина его была идеально прямой и ни один мускул не дрогнул. Тварь вскинула руку с пистолетом и выстрелила в воздух.
- Теперь вы поняли? - снова заговорила тварь. И стала что-то нести про то, что величие не покупается убийствами невинных, - но разве не это она только что делала?
- Надеюсь, вы усвоили урок и сожалеете...
- Нет. Наоборот.
- Молчи, - прошипел кто-то, - Не провоцируй её! Она нас помилует!
- Мне не нужны её подачки!
Вздох облегчения, прервавший судорожные всхлипы, сменился выдохом испуга, когда она поднесла пистолет к виску и спустила курок ещё раз.
- А теперь уходите! - герр Ланге первым пришёл в себя. - Уходите быстрее!
Мне совершенно не хотелось забирать его с собой. Я проследил, чтобы все члены моей семьи вышли из дома, и больше на него не оборачивался.
Рассвет в горах был ослепительно-белым, с таким же ослепительно-алым разливом солнца по нетронутому снегу, совсем как на рисунке Бенни, совсем как на полу после выстрела.
Несколько минут спустя за нашими спинами ахнул взрыв и утонул в грохоте рушащихся каменных сводов. В затылок повеяло горячим дыханием пожара.
Я никогда ещё с такой ясной силой не желал унитожать врагов. Истреблять, сжигать, стирать с лица земли. Мстить за потерю отца. За кровь деда. За слёзы брата. За унижение мамы и дяди Иоганна.
Только мстить - больше ничего в жизни не осталось.
БлагодарностиИгроцки я рад, что дожил до конца игры, потому что я видел всё, и это было круто - очень кинематографично, очень эмоционально, очень насыщенно и атмосферно. Всё ещё подозреваю, что был дохловат и генерировал мало движухи, но надеюсь, что достаточно всех бесил и нарывался
Спасибо мастерам Лордесс и Джулс за истории и замес, спасибо соигрокам за яркие осколки стекла! Кажется, у меня впервые была такая большая семья на игре.
Спасибо Таше за братика Бенни! Невозможно его не любить, даже Эрих его любил по-своему, потому что брат же, немец же, хоть пока и плохонький.
Спасибо Коняше за маму Гретхен! Сколько нежности и боли, господи. Эрих не заслуживал такой любящей и прощающей матери, которой причинял столько ран.
Спасибо Вэлл за тётю Гертруду! Жаль, не спасли фюрера вместе.)
Спасибо Моргану за дедушку Людвига! Для Эриха дедушка до конца был ориентиром, и хорошо, что он так и не узнал, что для Людвига cуществовал только один внук.
Спасибо Дису за папу Ральфа! Ничего не знаю о подноготной персонажа, но какой же скользкий был тип - только ребёнок мог этого не заметить.
Спасибо Мори за бабушку Ирму! Самая красивая на свете бабушка в маленьком чёрном платье Почти всю игру провести в постельном режиме и всё равно быть светлым лучиком и додать всей семье - это восхитительно и уметь надо.
Спасибо Лорю за дядю Иоганна! За настоящего офицера и настоящего семьянина.
Спасибо Ване за дядю Генриха! За человека, который не боялся высказывать своё мнение.
Спасибо Лорналин за тётю Софи! Такую воздушную и человечную, островок принятия и добра. Я отдельно рад, что Иоганн и Софи спаслись, они очень трогательно держались друг за друга и остались семьёй более, чем кто-либо.
Спасибо Полине за Лисбет! Могу только догадываться, какая это тяжёлая роль. Лисбет была прекрасна, я-игрок любил её не менее сильно, чем Эрих - презирал.
С вами офигенно, хочу ещё. Пойду строить планы на следующую игру. :3
Сейчас собираюсь на игру Хэлки. Не теряйте!
Эрих Мёллендорф. Отчёт отперсонажный. Ворнинг: многочисленные смерти графично, юдофобия и другие триггерыПоздно ночью дедушка разбудил всех и сказал, что мы уезжаем. Взять успели только то, что было под рукой. Я достал из-под подушки свою тетрадку и положил в сумку. Больше ничего мне не было нужно: в тетрадке было всё самое важное. Мы собрались на вокзале всей семьёй и полдня куда-то ехали. Мама сказала, что мы едем в Швейцарию, в гости к другу дедушки, герру Ланге. От станции нас долго везли на автомобилях. К вечеру метель стала такой сильной, что почти не было видно дороги. Герр Ланге жил в самом настоящем замке в горах, а вокруг был только лес - очень-очень большой.
Нас пригласили в гостиную, и хотелось поскорее всё посмотреть, но мама сказала нам с Бенедиктом сесть на диван и сама села рядом, как будто в поезде. Бенни ныл, что потерял свою любимую игрушечную машинку, и что это я её взял. Сдалась мне его машинка! Я уже вырос из игрушек. Сам вечно всё теряет, потому что растяпа. Мама купит ему новую машинку, или он найдёт её у себя под кроватью, когда мы вернёмся домой.
- Ты уже большой, чтобы играть в игрушки. Тебе уже через год вступать в гитлер-югенд.
- Так это будет через год! - хныкал Бенни. Я называл его Бенедиктом, потому что "Бенни" похоже на "Беня" и звучит по-еврейски. И зачем только наши родители дали ему такое дурацкое имя?..
- Нужно готовиться уже сейчас. Вот ты знаешь, когда день рождения фюрера?
- Не знаю.
- Эх ты! Двадцатое апреля. Скоро праздник!
- Зачем мне знать, когда день рождения фюрера? Я знаю, когда день рождения мамы и папы.
- Так фюрер - он тоже папа. Папа всего немецкого народа. Он дал тебе всё, что у тебя есть - и игрушки, и книжки.
- Фюрер - отец нации, - сказал папа.
- Наверняка здесь есть другие игрушки, - мама успокаивала Бенедикта. - Здесь можно кататься на лыжах...
- Лыжи - это правильно, - согласился я. - Можно ехать и думать, что преследуешь советского врага.
- А зачем преследовать врага? - не понял Бенни.
- Как это зачем? Всем известно, что советские враги прячутся в лесу.
- Этот мальчик много знает про советские леса, - усмехнулся кто-то у камина.
- Ничего я про них не знаю, - насупился я. - Знаю только, что у них много-много леса. Даже слишком много. Но это не важно, потому что скоро все-все леса будут нашими. И все-все горы...
Подошёл дедушка и спросил, всё ли в порядке.
- Да, просто Бенни боится, - объяснила мама.
- Чего он боится? В его возрасте пора перестать бояться. Иоганн в его возрасте не боялся.
Дядя Иоганн был настоящим героем - вернулся с фронта и женился.
- Я тоже в его возрасте не боялся. Но я его тренирую, - заверил я.
- Тебе не кажется, что отец должен сам заниматься воспитанием своего сына? - спросил дедушка у папы.
- Мне кажется, дети лучше найдут общий язык между собой...
Дед ушёл, а папа растерянно посмотрел на маму:
- Он что, считает меня плохим отцом?..
Мама увела Бенедикта посидеть с бабушкой. Я вздохнул, проводив Бенни взглядом, и сказал, чтобы подбодрить папу:
- Ничего, гитлер-югенд сделает из него настоящего немецкого человека.
- А как твои успехи?
- Очень хорошо. Правда, я пропущу конкурс по авиамоделированию, он уже на этой неделе...
- А чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь?
- Конечно, я хочу быть как фюрер! Но для начала - как дедушка или как дядя Иоганн.
- А ты хотел бы его увидеть?
- Фюрера? Ну ещё бы!
- Поговори с дядей Иоганном. Он наверняка видел фюрера.
И дедушка наверняка видел фюрера. Не может быть, чтобы не видел! Я слышал, как дедушка говорит по телефону про план спасения фюрера по подземной железной дороге до бункера. Это значило, что фюрер ему доверял. Я, конечно, не сомневался, что мы победим врагов, но если придётся на некоторое время сдать им Берлин - то-то все удивятся, если фюрера спасу именно я! Поэтому план бункера я из дедушкиного кабинета утащил. Жаль только, что тёща дяди Иоганна, тётя Гертруда, меня заметила и заставила ей всё показать, а иначе грозилась позвать дедушку. Чем меньше людей знает, тем лучше - вдруг враги будут её пытать? Но план я перерисовал в тетрадку, а вернуть в кабинет не успел. Папа уже спрашивал у меня:
- Эрих, у тебя случайно нет бумажек, которых здесь быть не должно?
- У меня только моя тетрадка. А что это за бумажки?
- Дедушкины документы.
- А почему их не должно здесь быть? Они же дедушкины.
- Потому что они должны быть у дедушки, а могут по ошибке оказаться у нас...
Я походил по гостиной. Все устали с дороги, и только папа старался быть весёлым, даже слишком. Обещал маме, что поиграет с нами в снежки.
- А ты, Эрих? Будешь играть в снежки?
- Буду. Можно построить снежную крепость и играть в войну.
А ещё мама почему-то просила папу быть вежливым, непонятно почему. Когда папа спросил дядю Иоганна, как его раненая рука, мама посмотрела на него укоризненно и сказала "Ну вот, опять". Я подумал, что невежливо спрашивать немецких офицеров о ранениях, потому что ранения - это пустяки и не стоят внимания.
- Иди, поговори с ней, - мама направляла Бенни к сестре бабушки, которая недавно к нам переехала.
- А как мне к ней обращаться?
- Кем же она тебе приходится... можешь называть её просто бабушкой.
- Она внучатая тётя, - подсказал я. - Мы на генеалогии проходили. Брат дедушки - внучатый дядя, сестра - внучатая тётя. А Бенни ей внучатый племянник.
- Надо же, а нас такому не учили, - восхитился папа.
Над камином висел портрет молодой женщины, и жена герра Ланге то и дело останавливалась перед ним. Видимо, эта женщина была кем-то из её предков.
- А где портрет фюрера? - спросил я.
- Он в другой части дома. Дом ведь очень большой. Я потом устрою тебе экскурсию, хочешь?
- Конечно, хочу! У вас красивый дом.
Фрау Ланге говорила шёпотом, и шея у неё была замотана шарфом. Я подумал, что она очень сильно простыла в этих горах. Как вообще можно жить в таком диком месте так далеко от людей?..
- Эрих, подойди сюда, - позвала бабушка. - Ты любишь своего брата?
- Да, конечно.
- Скажи ему об этом.
- Бенедикт, я тебя люблю, потому что ты мой брат и будущее немецкого народа. Я надеюсь, что ты не подведёшь меня, папу и дедушку.
- Хорошо! А теперь обними его.
- Ну... он же не маленький.
Я подошёл к Бенедикту сзади, похлопал его по плечам и встряхнул:
- Давай, соберись! Будь мужиком! Будь как фюрер!
Я уже было отошёл, как Бенни сказал:
- Но фюрер же не сражался, как дядя Иоганн, с оружием в руках...
- Как это не сражался? - удивился я. - Во-первых, не думай, будто фюрер не умеет стрелять, потому что он умеет всё. А во-вторых, он решает, как сражаться, а это важнее...
Но дедушка объяснил всё гораздо лучше меня. Он присел перед Бенни на корточки и рассказал, что если офицер будет лезть вперёд солдат, его быстро убьют. А офицер, который командует всеми офицерами, тем более не должен быть на передовой, потому что потерять его - гораздо хуже, чем простого солдата. И как мы беспокоимся о своей семье, так фюрер беспокоится обо всех людях, потому что весь народ - его семья.
- А война прекратится? - спросил Бенни. - Она длится так долго...
- Что поделать, у нас много врагов, - сказал я. - Но уже совсем скоро мы победим.
- А какие приказы фюрер будет отдавать, когда война закончится? - продолжал Бенни.
- Хорошие, - ответил дедушка.
- И мы больше не будем убивать людей?
- Нет. Зачем? Людей - не будем.
Было одно дело, которое мне нужно было сделать, не откладывая. Накануне нашего отъезда из дома тётя Бруно, папина сестра, возвращалась на фронт и передала мне какую-то бумажку. Сказала, что это телеграмма, которую послали на наш адрес в Берлине и которую она перехватила. И чтобы я отдал эту бумажку только папе и никому больше не показывал. Я подумал, что дедушке тоже можно, это ведь дедушка! В телеграмме были непонятные, не немецкие буквы, а значит, это было что-то нехорошее. Но раз тётя Бруно сказала - папе, значит, сначала папе.
Когда герр Ланге рассказывал всем про изображённую на портрете женщину, которая, по его словам, погибла в огне, я подошёл к папе и подёргал его за рукав:
- Пап, мне нужно кое-что тебе показать.
Мы вышли в коридор. Я протянул папе телеграмму и передал, что сказала тётя Бруно.
- Я тоже не знаю, что здесь написано, - сказал папа. - Такого не может быть.
Он снова выглядел растерянным и отдал телеграмму мне, чтобы она оставалась в моей тетрадке. А всё потому, что он был торговцем, а не офицером. Какая-то дурацкая профессия, хотя вроде тоже полезная для Германии.
- Я думаю, нужно показать это дедушке. Это же дедушка!
- А мне кажется, что не стоит. Дедушка всё очень резко воспринимает. Ты ведь помнишь, как он разозлился из-за того плаката?
Конечно, я помнил. Во время свадьбы дяди Иоганна кто-то повесил в гостиной нашего дома в Берлине вражеский плакат, на котором тоже были непонятные буквы. Дедушка его сжёг и очень долго ругался, но никто так и не признался, откуда взялся плакат. Неужели папа боялся дедушки? Даже я его не боялся!
- Но дедушка ведь всё правильно сделал.
- Конечно, он сделал всё правильно. Но что если он подумает, что это тётя Бруно должна была получить эту телеграмму?
- Тогда она бы её никому не показывала, а не отдала бы её мне.
- Да, пожалуй, ты прав. Но ты думаешь, дедушка сможет прочитать, что здесь написано?
- Конечно, сможет. Он ведь начальник концлагеря. А у него там полно всяких русских, евреев и прочих. Он наверняка знает, какими буквами они пишут.
- Точно. В самом деле, покажем это дедушке.
Мы вышли назад в гостиную, и папа сказал дедушке, что нам нужно с ним поговорить. Я сам повторил про тётю Бруно. Дедушка только взглянул на телеграмму и сразу всё понял:
- Подтвердилось то, чего я и боялся.
- Что подтвердилось? - а папа не понял и увязался за ним следом.
- Вы же оба уже взрослые мужчины и сами понимаете, что советские плакаты сами по себе на стенах не появляются.
- Среди нас предатель, - сказал я.
- Вот именно. - и дедушка ушёл как ни в чём не бывало, только телеграмму забрал с собой. Он не хотел спугнуть предателя.
- Значит, мы будем его ловить, - сказал я папе. - Нас учили выявлять предателей везде, даже в собственном доме.
- И по каким признакам можно их выявлять? - поинтересовался папа.
Я начал загибать пальцы:
- По лояльности врагам Рейха... по критике решений фюрера и политики партии...
- Но ты же не думаешь, что люди будут вот так в открытую об этом говорить?
- Конечно, не будут. Поэтому мы будем следить.
- Да, будем следить.
Папа как будто воспринял это как игру, а ведь всё было по-настоящему. Но, по крайней мере, папа не был предателем, иначе он не показал бы телеграмму дедушке, а прочитал бы её и съел.
Я стал с удвоенным старанием вести записи. Ко мне подошла внучатая тётя Лисбет:
- Что ты пишешь?
- Я веду записи. Нас учили всё-всё записывать, поскольку что угодно может быть подозрительным.
- Разве здесь может быть что-то подозрительное? Здесь же только мы, и мы одна семья.
- Враги могут быть везде, поэтому нужно всегда быть бдительным и никогда не расслабляться.
- Но иногда всё-таки нужно отдыхать. Почему бы здесь не отдохнуть?
- Когда ты отдыхаешь, враги работают против тебя.
- Бедный мальчик, - сказала она и отошла.
Почему это бедный? Настоящий немецкий мужчина никогда не отдыхает и рад служить Германии. Эти слова тёти Лисбет тоже подозрительные, их тоже нужно записать.
- Эрих, поиграй с братом!
Ну вот, всегда отвлекают на всякую ерунду, когда настоящий немецкий мужчина работает.
- Хорошо. Давай поиграем в допрос?
- Не хочу в допрос, - Бенни спрятался за спину мамы.
- Ну, давай во что-нибудь другое. Давай поиграем в лагерь.
- Погодите, - сказала мама. - Эрих, расскажи, как вы играете в допрос.
- Ну, мы с другими ребятами допрашиваем, потому что мы старше и опытнее. А Бенни играет подозреваемого. Но он ведь не против, правда, Бенни?
Бенни мотал головой и прятался.
- Видишь, он не хочет с тобой играть.
- Это он просто сейчас нервный. Обычно нам всем весело.
- Я запрещаю вам играть в допрос. Договорились? И если придумываете какие-нибудь новые игры, рассказывайте о них мне.
- Ну ладно. А во что тогда играть?
- Поиграйте в прятки, - предложила мама.
- Прятки - это скучно. Какая от них польза?
- Игры не обязательно должны быть полезными.
И она попросила папу поиграть с нами в прятки. Он стал считать, а нам пришлось прятаться. Я увидел прислонённый к стене мольберт в углу комнаты и спрятался за ним. Мольберт был тяжёлый, а его приходилось поддерживать, чтобы он на меня не упал. Я даже порадовался, когда папа меня нашёл.
- Ты плохо умеешь прятаться, - заявил он.
- Я же говорил, что это бесполезная игра. Зачем немецкому человеку прятаться?
- Например, если он сидит в засаде.
- Если это была засада, то я победил, потому что ты подошёл на расстояние выстрела.
- А и правда. А теперь помоги мне найти твоего брата.
Мы стали вдвоём искать Бенни. А я хорошо научил его прятаться! Он частенько прятался, когда не хотел играть со мной и другими ребятами в концлагерь. Я посмотрел под всеми столами - его нигде не было. В углу в креслах беседовали дедушка, тётя Гертруда и брат дедушки, дядя Генрих. Когда папа хотел заглянуть за спинку кресла, ему сказали, что там никого нет. Бенедикт наверняка сговорился с дедушкой! Это нечестно!
Папа в самом деле нашёл его за креслом, но искал так долго, что Бенни успел заснуть.
- Кто же спит в засаде, - упрекнул его папа.
- А мы играли в засаду?.. - Бенни сонно тёр глаза. - Почему тогда у меня нет пистолета?
- Потому что ты неудачник, - предположил я.
- Эрих! - возмутился дедушка. - Извинись перед братом.
- Прости меня, Бенедикт.
Фрау Ланге иногда становилось плохо - она начинала кашлять, и тогда герр Ланге уводил её куда-то принять лекарство. Несмотря на то, что в комнате было жарко натоплено, она большую часть времени сидела в кресле в тёмном углу, укутавшись пледом, словно замерзала. Но что было хуже всего, бабушке тоже становилось плохо. Когда она в первый раз упала в обморок, оказалось, что в её сумочке нет лекарства. Дядя Генрих был врачом, но не мог ей помочь, потому что у него такого лекарства тоже не было. Предположили, что кто-то мог по ошибке положить их в свой чемодан. Я на всякий случай вывернул свою сумку - ничего похожего на бабушкины таблетки!
Не мог же кто-то нарочно их спрятать! Как можно желать зла бабушке? Это же самая добрая бабушка на свете! Разве что где-то скрывались враги. Вот и дяде Генриху стало плохо, хотя он всего лишь поперхнулся чаем. Раньше с ним никогда такого не было. Кто-то пытался его отравить?
- У вас, случайно, нет евреев на кухне? - спросил я герра Ланге.
- Давай принесём воды и заодно посмотрим.
Евреев на кухне не было. Но евреи могут прятаться где угодно - например, в стенах. Я простукивал стены и на всякий случай заглянул под диван.
Мы все волновались из-за отсутствия бабушкиного лекарства. До ближайшего города было очень далеко, и дорогу замело снегом, но я сказал, что мы с Бенедиктом можем дойти на лыжах, как положено немецким мужчинам. Бенни боялся больше всех, просил поискать получше и даже забыл про свою голубую машинку. Наконец он решил:
- Когда я вырасту, я хочу делать так, чтобы люди не болели.
- Ты хочешь быть врачом? - спрашивали мама и тёти.
- Нет. Врач только смотрит и говорит, чем ты болеешь. А я хочу делать лекарства.
- Это называется фармацевт.
- В будущем лекарства не понадобятся, потому что нация будет здоровой, - сказал я.
Нас учили, что для того, чтобы никогда больше не было болезней, нужно не смешивать кровь со всякими низшими народами и закаляться.
- Для того, чтобы нация была здоровой, и нужны фармацевты, - сказал дедушка. - И твой брат будет одним из таких людей.
Какой же всё-таки дедушка умный!
- А когда мы завоюем все-все леса и все-все горы, как нас будут понимать люди, которые там живут и не говорят по-немецки? - спросил Бенни.
- Они научатся, - ответил дедушка.
- Учителя тоже понадобятся, - согласился я.
- Ты мог бы быть учителем, - сказал Бенни.
Значит, я не зря его учил, раз он это признаёт. Конечно, быть простым учителем слишком скучно, но когда я вырасту и буду как фюрер, это значит, что учить людей мне тоже понадобится, потому что фюрер - учитель нации.
Фрау Ланге снова стало хуже, и её увели в другую комнату. Потом герр Ланге и дядя Генрих вышли оттуда молча, и стало очень-очень тихо.
- Почему дядя Генрих не может её вылечить? - спросил Бенни. - Он же хороший врач.
- Бывают такие болезни, которые нельзя вылечить, - сказала мама.
Нас учили, что нельзя вылечить только уродства, которые появляются из-за плохой крови родителей. Это значит, что уроды - всё равно что евреи или цыгане и от них нужно избавляться. Но фрау Ланге не была уродом, руки и ноги у неё были на месте, поэтому я не стал об этом говорить, особенно при дедушке - он ведь разбирался в этом гораздо лучше, но он ничего не сказал. Я подумал, что мама просто ошиблась. А дедушка снова сел на корточки перед Бенни и сказал:
- У меня есть для тебя задание, с которым сможешь справиться только ты. Подойди к каждому человеку и попроси показать, что у него в сумке и нет ли там бабушкиных таблеток.
- Вот, мы не зря играли в допрос, - обрадовался я. - Теперь ты будешь спрашивать.
- Это опрос, а не допрос, - насупился Бенни.
- Это всё равно тренировка уверенности. Давай, спрашивай.
- Эрих, ты видел бабушкино лекарство? - серьёзно спросил он.
- Нет, не видел, - ответил я так же серьёзно, чтобы ему подыграть.
- Хорошо, - и он пошёл дальше.
- Он забыл про сумку, - заметила мама. - Напомни ему про сумку.
Я догнал Бенни и напомнил:
- Ты не сказал мне показать сумку. Давай, говори.
- Эрих, покажи мне свою сумку, пожалуйста.
Я показал ему сумку:
- Вот. Здесь только моя тетрадка и ручка.
Бенни подошёл к дяде Генриху:
- Покажи мне свою сумку, пожалуйста.
- Я ведь уже показывал.
- Покажите ещё раз.
- Вот. Там только моя аптечка.
Бенни жалобно посмотрел на меня:
- Ты поможешь мне искать бабушкино лекарство?
- Ты же слышал, что сказал дедушка? Это только твоё задание. Ты должен справиться с ним сам.
Но лекарство не находилось. Бабушка уже не вставала, лежала на диване очень бледная, но всё равно улыбалась. Я приносил ей воды, и больше совсем ничего нельзя было сделать.
Дедушка велел всем собраться возле него и объявил, что игры закончились, и что он даёт всем двадцать минут на то, чтобы оставить на столе в центре гостиной всё то, что нам не принадлежит, и в первую очередь таблетки его жены. А иначе он будет разговаривать со всеми совсем по-другому. Я стоял напротив него, как вдруг от стола отодвинулся стул и толкнул меня сзади.
- Эй, кто толкается?
- Я стоял здесь, - развёл руками герр Ланге.
- Я вижу, что вы там стояли... может, это землетрясение?
Потом ещё падала чашка со стола и прочее по мелочи. Нас учили, что в горах от землетрясений бывают обвалы. Или наоборот, землетрясения от обвалов.
Бенни вёл себя странно: положил в тарелку немного печенья и вафель и поставил её перед портретом женщины.
- Что это за мракобесие? - спросил дедушка.
- Она ведь умерла, - сказала мама.
- Ну и что, - насупился Бенни. - Я всё равно хочу её порадовать.
- Мёртвые не едят, - сказал я. - Их может порадовать только наше достойное поведение.
Я хотел ещё сказать, что только евреи делают так, как он, но мама его уже увела. Это тоже было подозрительно. Но Бенни ведь не мог быть шпионом, он для этого слишком маленький.
Тётя Гертруда почему-то тоже очень волновалась. Она подошла ко мне, сжала моё плечо и спросила:
- Как ты?
- Я в порядке.
- Не боишься?
- Я же не маленький. Немецкий человек не должен бояться. И ты не бойся, мы вас защитим. Враги сюда не проникнут.
- Хорошо. Отвлеки своего брата, поиграй с ним.
- В прятки мы уже играли, это скучно.
- Давай поиграем в засаду, - предложил Бенни.
- Давай, это хотя бы полезно. Выбирай место для засады, а я не смотрю.
Я отвернулся и начал считать:
- Один, два, четыре, восемь, двенадцать, пятнадцать...
Когда Бенни перестал шумно шуршать по всей гостиной, я досчитал до двадцати и пошёл его искать. Нужно было разок ему поддаться, чтобы он почувствовал себя уверенней и не отказался играть в эту игру, как в предыдущие. Я походил по комнате, прошёл мимо него, глядя в другую сторону, и он успел выпрыгнуть из-под стола и хлопнуть меня по плечу.
- Попался! Ну что, я выиграл?
- Да. Ты молодец!
- Теперь ты прячься.
Куда бы спрятаться? Но Бенни не станет поддаваться, а значит, всё равно меня найдёт. Я выбрал столик, который стоял вплотную к стене, отчего его нельзя было обойти по кругу, а перед ним стояли и беседовали несколько человек, заслоняя его от окружающих. Я незаметно залез под этот столик и стал наблюдать оттуда за тем, как Бенедикт будет искать. Вскоре я услышал его голос:
- А вы не видели, куда спрятался мой брат?
- Разве ты не должен сам его искать?
- Мы играем в засаду. Опрос местного населения - важная часть поиска противника.
А он хитрее, чем я думал!
Бенни подходил всё ближе. Я надеялся, что он меня не найдёт, но он всё же заметил меня издали и радостно закричал:
- Ага! Я тебя обезвредил! Я снова выиграл, да?
- Да, пожалуй. Делаешь успехи.
Но своим шумом мы напугали маму. Есть ли вообще такие игры, которые бы её не пугали?
- Пойдём там поиграем в засаду, - тётя Гертруда позвала меня в коридор.
- Там негде прятаться.
- О, напротив, там очень даже есть где прятаться. Пойдём, я тебе покажу.
Я пошёл за ней на кухню, где она налила себе чаю.
- Документы у тебя?
- Да, конечно!
- А ты не боишься их потерять? Может, ты отдашь их мне, а я передам их дедушке и скажу, что нашла? А то, если он узнает, он тебя накажет.
- Он не узнает, - насупился я. - Ты же обещала.
- Видишь, я своё обещание держу. И я хочу тебе помочь, чтобы дедушка на тебя не ругался.
- Если я отдам тебе план, то как же я тогда спасу фюрера?
- Ты думаешь, дедушка не сможет его спасти?
- Конечно, сможет. Но я хочу быть как фюрер, когда вырасту. А для этого мне нужно отличиться.
- И ты собираешься спасать его один? А если там будет много солдат и они будут в тебя стрелять?
- Это ничего, - решил я, подумав. В фюрера тоже стреляли.
- Но ты же и так сможешь его спасти, если перерисуешь план себе. А оригинал я верну дедушке.
- Я его перерисовал, - на всякий случай я покрепче прижал к себе сумку с тетрадкой. - Но я сам его верну.
Чего это она так добивается этих документов? Это подозрительно. Что если она их хочет врагам передать?
- Ты мне не доверяешь?
- Такие важные документы никому нельзя доверять. Что если их у тебя украдут враги? Это же не игра, это по-настоящему.
- Это правильно. Но, если по-настоящему, то это воровство. А воровать нехорошо.
Почему это воровство? Кто ворует, не возвращает! Только евреи воруют, потому что жадные.
- Так было нужно для спасения фюрера. И я сам верну дедушке.
- Мы по кругу ходим. Если ты их сам вернёшь, дедушка тебя накажет.
- Ну... пусть накажет, - я глубоко вдохнул для храбрости. - Я это вынесу, как... как положено немецкому мужчине. К тому же, если я спасу фюрера, все будут счастливы и наказывать меня никто не станет.
Я подумал, что дедушке, конечно, нужно сообщить о том, что тётя Гертруда очень хотела заполучить секретный план. Тогда он поругает меня за то, что я взял план без спросу, но похвалит за бдительность.
- А если ты один не справишься? Ты позовёшь меня с собой спасать фюрера?
- Хм. А что ты умеешь?
- Я умею незаметно красться...
- А стрелять ты умеешь?
- Наверное, умею.
- Тогда договорились. Я тебя позову.
Если она мне поможет, только немножко, то докажет, что не шпионка. Делить с ней всю славу мне, конечно, не хотелось, но это ведь у меня был план!
Дедушка уже хватился тёти Гертруды и пришёл нас искать. Она сказала, что мы играли в засаду, а я добавил, что мы уже доиграли, и мы вернулись следом за дедушкой в гостиную.
Там Бенни по-прежнему проводил время с мамой и тётей Софи, женой дяди Иоганна. Он хотел, чтобы ему рассказали сказку.
- ты уже большой для сказок, - сказал я.
Бенни попросил дядю Генриха продиктовать ему название лекарства, но начал писать его с ошибками и сказал, что лучше будет рисовать. Не быть ему фармацевтом, если будет неграмотным!
- Если здесь нет твоей машинки, её можно нарисовать, - посоветовала ему тётя Софи. - Она будет совсем как настоящая, только нарисованная.
Бенедикт взял лист бумаги и ручку с лиловыми чернилами. Рисовать машинки он не умел и нарисовал большой мохнатый полукруг, а под ним маленький домик.
- Это нас засыпало снегом.
- А может, это солнце, - предположил я. - Будет восход.
- А это я пойду гулять, - Бенни нарисовал человечка.
- Ты один пойдёшь? - спросила мама.
- Не знаю, кто пойдёт.
- А мы останемся дома? Потому что холодно?
- Я тоже пойду гулять, - вызвался я. - На лыжах.
Бенни нарисовал ещё одного человечка с лыжными палками.
- Вы же не можете пойти без взрослых? - сказала мама. - Пусть с вами пойдёт папа, он же обещал поиграть с вами в снежки.
- Я тоже могу поиграть в снежки, - сказала тётя Гертруда.
Бенни нарисовал снежную крепость, сидящую за крепостью фигурку тёти Гертруды и летящий в неё снежок.
- А кто кидает этот снежок?
- Тот, кто роняет чашки, - ответил Бенни. - Ветер.
Рисунок получился неплохой. Я пририсовал флаг на крыше домика, чтобы было видно, что это немецкий дом.
- Когда я был маленький, я хотел рисовать как фюрер, - припомнил я. - Но у меня не получилось.
- А как рисует фюрер? - полюбопытствовала тётя Софи.
- Акварелью...
- Ты ещё научишься. Я тоже когда-то не умела писать, - сказала тётя Гертруда и спросила тётю Софи: - Помнишь, как в детстве ты раскрасила белые шахматные фигуры?
- Не надо вспоминать о моём детстве, - смутилась тётя Софи.
- А где ты училась? - спросил её Бенни.
- В Берлине, в литературном институте.
- Ты, наверное, знаешь много языков?
- Мы учили немецкий и немножко русский. Потому что война, и приходится знать, о чём говорят враги...
- Это полезно, - признал я.
У дяди Иоганна была полезная жена на случай, если к нему в руки попадёт такая же телеграмма, как тёте Бруно. С другой стороны, это тоже было подозрительно. Когда мы победим, никакой русский язык уже не понадобится.
- А чем вы с дядей Иоганном занимались после свадьбы? - продолжал спрашивать Бенни. - Вы утром были такие уставшие.
- Мы устали, потому что праздновали.
- Вдвоём? Почему вы больше никого не позвали?
- Все уже легли спать.
- А вы не хотели спать?
- Нет, потому что мы были очень счастливые.
- Когда я вырасту, я возьму в жёны тётю Бруно, - сказал я.
- Ты не можешь жениться на тёте Бруно, - ахнула мама.
- Почему? Она ещё красивая, и она настоящая немецкая женщина. Это будет расово правильный брак.
- Потому что она твоя родственница. Вас разве не учили, что нельзя жениться на своих родственниках? От этого дети рождаются нездоровыми.
- Нет... нас учили только, что нельзя смешивать свою кровь со всякими отбросами. И что семья - важная ячейка немецкого общества.
- Тётя Бруно - уже часть твоей семьи, - объяснила тётя Софи. - Повторяться нельзя, такие правила. Нужно взять в свою ячейку кого-то ещё.
- Ну ладно. Тогда я найду себе другую настоящую немецкую женщину, такую же красивую и смелую, как тётя Бруно.
Снаружи послышался грохот, как будто что-то рухнуло. Неужели нас завалило снегом, как и нарисовал Бенни? Дедушка, папа и другие мужчины пошли посмотреть, что случилось, и я пошёл за ними, потому что немецкий человек не должен оставаться в стороне. Я увидел тётю Гертруду, которая лежала в шаге от крыльца, наполовину заваленная обломками льда и снега. Оставалось только посторониться, потому что остальные мужчины раскидали ледышки и перенесли тётю Гертруду в дом.
Дядя Генрих сказал, что она умерла. Все недоумевали, зачем она вышла из дома в метель. Может, она подавала условные сигналы врагам? По крайней мере, больше никто не наябедничает на меня дедушке. Глупый Бенни плакал - он думал, что всё произошло из-за того, что он нарисовал, как в тётю Гертруду летит снежок. Некоторые, похоже, в это тоже верили и спрашивали у него, почему он это нарисовал. Но это ведь просто глупый рисунок!
- Наверняка её убили евреи, - сказал я.
- Думаешь, евреи живут в горах? - усомнился герр Ланге.
- Евреи как крысы, живут везде, и в горах тоже.
Я стоял рядом с мамой, которая обнимала и успокаивала Бенни, а рядом стояла тётя Лисбет. Вдруг из книжных полок ей прямо в руки выпало письмо. Я тоже в него заглянул - оно гласило "Дорогая Эмилия!" или что-то в том же духе. Все слова были немецкие, так что я решил, что в письме нет ничего подозрительного.
Тем временем бабушке не становилось лучше, а срок, отведённый дедушкой, истёк. Он потребовал, чтобы все выложили на стол содержимое своих сумок и чемоданов. Нужно было вернуть ему план! Я подошёл к нему и подёргал его за рукав:
- Деда, мне нужно кое-что тебе отдать. Только тебе.
Он протянул руку. Конечно, я не мог и надеяться уговорить дедушку отойти в сторонку, поэтому надеялся только, что все слишком заняты своим багажом и враги не заметят тайного документа. Я достал план бункера из тетрадки и отдал дедушке.
- Тётя Гертруда сказала мне отдать это тебе, если с ней что-нибудь случится. Только тебе и никому больше.
Дедушка забрал план так спокойно, словно это была салфетка. Я положил на стол свою тетрадку и ручку и отошёл в сторону.
Тётя Лисбет прижимала к себе письмо. Дедушка велел его показать.
- Я не могу. Это от Эмилии. Это личное...
Кто такая эта Эмилия, женщина с портрета? Но она ведь уже умерла, как она может писать письма?
- Сейчас нет ничего личного, когда моя жена умирает.
Дедушка взял письмо и быстро его проглядел. Сказал, что теперь ему всё ясно, как тогда, когда увидел телеграмму. И что тётя Лисбет обманывала нас всех, потому что на самом деле она вовсе не сестра бабушки.
- Скрывать своё происхождение - не значит врать, - возразил дядя Генрих.
- Нет, она именно солгала. Она сказала, что Ирма - её сестра, но это была наглая ложь.
Немцы не скрывают своё происхождение, а гордятся им. Значит ли это...
- Она что, цыганка? - спросил я.
- Хуже, - ответил дедушка. - Она еврейка.
- Только наполовину! - воскликнула уже-не-тётя Лисбет.
- Кровь ещё ничего не значит, - говорил дядя Генрих.
Мне не нравилось, что он говорил, совсем не нравилось. Он был немцем, братом дедушки и врачом, а говорил как предатель и пособник евреев.
- Зато это значит, - дедушка продемонстрировал толстую книгу со звездой на обложке. - Если ты исповедуешь иудаизм, значит, ты признаёшь себя еврейкой.
Это была та самая еврейская книжка Тора, о которой нам рассказывали? И она всё это время была в нашем доме? Я почувствовал себя так, словно ел горох и случайно проглотил улитку.
- Какая гадость! - вырвалось у меня.
Дядя Генрих продолжал настаивать, что бабушка и эта самозванка - сёстры, и сама бабушка пыталась за неё заступаться. Спор прервался, только когда бабушка упала в обморок.
- Посмотрите, что вы наделали! - прокричал я дяде Генриху. - Не смейте называть бабулю еврейкой!
Бабушку перенесли на диван, и самозванка имела наглость оставаться рядом с ней и даже упрекать дедушку в том, что он якобы не ищет лекарство, хотя он именно этим и занимался.
- А эту гадость нужно сжечь, - сказал я, имея в виду Тору. Хотя почему дедушка не выгнал еврейку на мороз, меня удивляло. Наверное, у него был какой-то свой план.
Бенни почему-то опять хныкал. Вот же плакса!
- Почему они говорят, что тётя Лисбет нам не семья? А если она говорит правду?
- Ты же не хочешь назвать бабулю еврейкой?
- Почему?
- Потому что утверждать, что она сестра бабули, значит обозвать бабулю еврейкой!
- Вот, хоть один нормальный человек остался, - одобрил дедушка.
Но раз лекарства не было ни у кого в багаже, это означало, что кто-то мог спрятать его в доме. Мы начали искать его повсюду. Я смотрел под диванными подушками, за портретом, среди книг...
- Вечно я что-то нахожу, но всё не то, что ищу, - сказал дедушка, забравшийся за кресло в углу и подобравший там плакат - точно такой же, какой повесили на свадьбе дяди Иоганна.
Дедушка говорил герру Ланге, что в этом углу сидели только он и его жена. А я не мог избавиться от мысли, что за спинкой кресла прятался Бенедикт, когда мы с папой играли в прятки. Сказать об этом дедушке? Но Бенни слишком маленький для шпиона. Я решил спросить у него самостоятельно, не находил ли он ничего подозрительного, пока прятался.
Вдруг какой-то грохот раздался возле камина, где стояло несколько человек. Я ничего не мог разглядеть, кроме того, что все вдруг сгрудились, а дядя Генрих присел на корточки, а ещё я увидел кровь. Она блестящей струйкой побежала по полу со стороны камина. Дедушка велел маме забрать детей и не давать им смотреть. Я честно встал спиной к камину и закрыл собой происходящее от Бенни.
- Что случилось? - спрашивал он.
- Закрой ему уши, - сказал дедушка из-за спины.
Я зажал уши Бенни двумя ладонями. Он уставился на меня, не мигая, испуганными глазами.
- Уведите его! И чтобы он не смотрел!
Мы с мамой выволокли Бенни в коридор. Она оставила нас там, велела мне присмотреть за братом и убежала.
- Почему вы мне не говорите, что случилось? - канючил Бенни.
Что бы такое соврать? Я ведь ничего не видел. Из гостиной раздавались крики, будто кого-то резали, но слов было не разобрать.
- Дядя... обжёгся угольком, когда разжигал камин. Ему больно, но там доктор, он ему поможет.
- А если мы тоже можем чем-нибудь помочь?
- Нет, мы ничем помочь не можем. Мы только помешаем. Дедушка же сказал нам быть здесь, мы должны слушаться дедушку. Считай это боевым заданием.
Бенни почти уже успокоился, когда в коридор заглянул дядя Иоганн.
- Что там случилось? - тут же спросил его Бенни.
- Твой папа ранен, - сообщил он.
Бенни тут же бросился вперёд, я не смог его удержать, но дядя Иоганн перехватил его и не пустил. Я сам разрывался между желанием быть с папой и необходимостью исполнить поручение дедушки и мамы. Но мама пришла сама, и она плакала.
- Мальчики, ваш папа... его больше нет.
Я поначалу не понял. Не поверил. Когда папы нет, он есть где-то ещё, так всегда было. Наверное, его заберут в госпиталь.
- Он ранен, да? - спросил я. - Он уедет?
- Нет. Его... совсем нет. Ваш папа умер.
- Моего папу... убили враги?..
Немецкие мужчины не умирают просто так. На него вероломно напали и убили. А я не смог его защитить, я так и не смог выявить предателя.
Мама сгребла в объятия нас обоих. Я хотел было куда-то бежать, мстить, но силы меня оставили, а слёзы полились сами собой.
- Моего... папу... убили враги!..
Мама обнимала крепко. Рядом стоял дядя Иоганн. Я смотрел поверх маминого плеча в тёмный коридор и осознавал, и вспоминал всё то, чему меня учили, что говорили тем, чьи отцы погибли на войне. Теперь я должен был сказать всё это самому себе.
- Теперь я старший, - выговорил я медленно. - Теперь я буду вместо папы защищать тебя и брата. И Бенедикт будет тебя защищать, когда вырастет.
Я почувствовал, что я тоже обнимаю маму и Бенни, и обнимаю так же крепко.
- Вы мои защитники, - мама улыбалась сквозь рыдания.
- Ваш отец был подонком, - прозвучал спокойный голос дедушки.
- Папа, пожалуйста, не сейчас...
Отчего же, как раз вовремя. Дедушка не мог ошибаться и не сказал бы так без веских причин.
- Он всегда вам врал, - и дедушка протянул Бенни его игрушечную голубую машинку.
Это вызвало у Бенни новый виток рыданий. Машинка упала на пол. Я и сам не понимал, зачем папе было прятать детскую игрушку. Неужели он настолько не любил Бенни, что хотел посмотреть, как он переживает?..
- Наверное, он взял её, чтобы починить, - я сам не знал, почему я это говорил.
- Или нашёл её и забыл отдать, - говорила мама.
- Это неправда! - закричал Бенни. - Он не мог меня бросить! Он говорил, что всегда будет со мной!
- Он не хотел тебя бросать, - попытался объяснить я. - Просто иногда... люди умирают.
- Вы тоже мня бросите, да? Вы тоже все уйдёте?
- Нет, мы тебя не бросим, - пообещал я.
Мы ушли из коридора. Я старался держать себя в руках и быть спокойным, но внутри и вокруг было так пусто, словно я оказался один в холодном подвале. Я сел за стол рядом с Бенни. С ним говорил дедушка - говорил, что некоторые люди обманывают даже самых близких, и что наш отец не стоит того, чтобы о нём плакать. Но плакать мне всё равно хотелось - уже не от горя, а от разочарования и обиды. Когда твоего отца убивают, это ещё не значит потерять отца. Когда твой отец оказывается предателем - вот что значит по-настоящему потерять отца. Потому что у тебя его никогда не было.
- Ты можешь взять мою машинку, - сказал Бенни и протянул её мне.
- Да, - выдавил я, - Спасибо. Но я не играю в машинки.
- Я просто с тобой делюсь.
Я покатал машинку по столу туда-сюда. Рядом со мной оказалась Лисбет и прикоснулась к моему плечу. Меня будто током ударило. До меня дотронулась еврейка! Но у меня не было сил, чтобы велеть ей убраться, к тому же, раз взрослые всё ещё позволяли ей быть здесь, это, наверное, было бы... невежливо? Поэтому я только окаменел и сказал:
- Не трогай меня. Пожалуйста.
Я был в порядке. В полном порядке. Я видел предательство и смерть, я повзрослел.
Внезапно послышалось тихое жужжание. Из-за эха под сводами гостиной казалось, что оно исходило отовсюду. Все притихли и прислушались.
- Погасите свет, - распорядился дедушка. - Это либо пчела, либо самолёты. И те, и другие летят на свет.
Мы остались сидеть при свечах. За окном уже стемнело так сильно, что в небе ничего не было видно.
- И налейте стакан очень, очень сладкого чаю. У вас здесь нет нигде осиного гнезда?
Жужжание сконцентрировалось над головой дяди Генриха. Он поспешно отошёл в сторону, косясь на потолок, но жужжание последовало за ним.
- Наверное, я где-то посадил пятно сладкого кофе, - нервно усмехнулся он.
Жужжание прекратилось так же внезапно, как началось.
- У тебя, случайно, нет аллергии на укусы насекомых? - поинтересовался дедушка у дяди Генриха.
- Уж лучше здесь было осиное гнездо, - вздохнул я.
Лучше, чем гнездо предателей. Папа оказался предателем, дядя Генрих покрывал еврейку, герр Ланге тоже был каким-то подозрительным - кому можно было верить, кроме дедушки и дяди Иоганна? Я чувствовал себя одиноким и уставшим.
Кто-то попросил Бенни показать его книжку с детскими стихами, которую он носил с собой. Он неожиданно раскричался, что никому её не отдаст. Это тоже было подозрительно. Я уже не раз думал о том, что между книжными страницами очень удобно прятать вражеские плакаты, и очень хотел взглянуть на эту книжку.
- Почему вы все такие спокойные?! - кричал Бенни. - Неужели вам всё равно? Люди умирают один за другим!
- Мы спокойны, потому что мужчины не показывают свои эмоции при женщинах, - ответил дедушка.
Это было как-то сложно. Женщины - это, конечно, важно, и не стоило их пугать, особенно маму. Но разве немецкий человек не должен всегда оставаться спокойным, даже когда поблизости нет ни одной женщины? Да и немецким женщинам полагается держаться с достоинством.
- Вы все что-то скрываете! - продолжал кричать Бенни.
- Я ничего не скрываю, - сказал я. - Мне скрывать нечего, можешь спрашивать о чём угодно.
- А ты? - спросил его дядя Генрих. - Ты тоже что-то скрываешь?
- Конечно, - важно сообщил Бенни.
- Сосульки просто так с расчищенной крыши не падают, - говорил дедушка дяде Генриху и герру Ланге. - И топор на человека просто так упасть не мог.
Так я и узнал, как умер мой отец. Принял к сведению как факт, который уже не мог никак меня задеть. Топор висел над поленницей - я это запомнил, когда рассматривал гостиную. Теперь его не было, и кровь на полу перед камином наскоро вытерли, но он ещё лоснился липким пятном, всё равно что от пролитого вина.
- Наверняка их убили евреи, - сказал я.
Я решил, что я должен продолжать вести записи, несмотря на темноту. Зафиксировать смерть отца и поведение окружающих. Я сел за стол и осторожно наклонил к своей тетрадке свечу, стараясь не закапать её воском.
- Ты не хочешь показать нам, что ты пишешь? - спросил дядя Генрих.
И снова это было нагло. Сначала он говорил как предатель, а теперь думал, что я буду ему доверять?.. Но он был братом дедушки, поэтому ему я тоже ответил вежливо и спокойно:
- Нет. Не хочу.
- А мне покажешь? - спросил дедушка.
- Тебе покажу.
Мне стало неловко за свои каракули, которые дедушке наверняка трудно было разобрать. Я специально писал мелким почерком, как нас учили, чтобы враги ничего не могли прочесть, и понять написанное мог только я.
- Что ты записываешь?
- Просто всё, что происходит. Там нет ничего, о чём ты бы не знал.
- Но у тебя может быть другой взгляд на происходящее. Вдруг ты заметил то, что другие не замечают.
- Это вряд ли, - вздохнул я. - Всё, что нашли, нашли без меня: и еврейку, и плакат...
- Ничего, - дедушка выпрямился и похлопал меня по плечу. - Ты ещё научишься.
- Обязательно научусь.
Прямо над моей головой герр Ланге разговаривал с Бенедиктом о женщине с портрета. Говорил, что иногда одни люди убивают других людей просто так, потому что они другие, и всё такое прочее. Средь бела дня антинемецкая пропаганда, и перед кем? Перед ребёнком! Хватит ли у Бенни немецкого духу ей противостоять? Он ведь такой доверчивый.
- Вы ведь сказали, что она погибла в огне, - сказал Бенни.
- Да, в огне. Но не совсем обычном...
- Она была еврейка, - догадался я.
- Нет, не была.
- Она была в канцелярском лагере? - спросил Бенни.
- Не канцелярском, а концентрационном, я же тебя учил! - поправил я. - И просто так туда не попадают.
Вдруг я услышал женский голос, окликнувший меня по имени. Приглушённый, как радио, он словно исходил от стен. Он нёс какой-то бред о том, что "загубленные души придут за мной".
- Вы тоже это слышите? - спросил я находившихся рядом дядю Генриха и герра Ланге. - У вас здесь какой-то передатчик?
- У нас здесь нет никаких передатчиков, - сказал герр Ланге. - Такое в первый раз.
- Тогда у вас точно евреи в стенах, - я прижался ухом к стене, которая словно дрожала, пропуская сквозь себя голос. - Или в подвале...
Я опустился на колени и прижался ухом к полу. Голос словно окружал, как назойливая муха, умудряющаяся быть в нескольких местах одновременно, и продолжал свою пропаганду.
- Здесь всё нужно сжечь, - решил я, поднимаясь с пола.
И столкнулся с встревоженным взглядом мамы.
- Эрих, мальчик мой, что ты сделал?
- Сделал я?.. - вот тебе на. Это же не я устроил все эти еврейские голоса в незнакомом доме!
- Что он сказал, этот голос? Ты помнишь, что он сказал? - допытывалась мама.
- Да не помню я, я его не слушал. Нёс какой-то бред про то, что за мной придут какие-то души.
- Что он имел в виду? Ты сделал что-нибудь плохое?
- Плохое? Да ничего плохого я не делал...
- Не ври, - строго сказал дедушка. - Я всё знаю, так что не ври.
Даже если он откуда-то знал про план бункера, я всё равно не стал об этом говорить. Они ведь хотели услышать что-то, о чём не знали. Но я в самом деле не понимал, что именно, поэтому решил рассказать всё подряд.
- Но я правда не делал ничего плохого. Я делал только то, что должен делать немецкий человек, чему нас учили. Недавно мы с ребятами выявили шпиона, нам за это дали медальки...
- Какого шпиона? Как давно это было? - мама говорила всё более и более испуганно.
- Недавно, месяца... четыре назад. И евреев мы тоже искали.
- Вы подавали списки? - спросила мама.
- Да нет, просто разрисовывали им двери. И один раз сожгли сарай.
- Какой сарай? В нём были люди?
- Да никого там не было! Только евреи.
- Ох, мальчик мой... - и мама отошла в сторону, как будто не хотела меня больше видеть.
- Твой сын всё сделал правильно, - сказал дедушка.
Конечно, правильно. Почему мама расстроилась? Она всегда расстраивалась из-за Бенни и даже из-за того малохольного соседского мальчика, с которым мы играли в доктора. Но это были немецкие дети, я сам признал, что с тем сопляком мы перестарались.
- Я не делал ничего плохого. Я не обижал брата, мы ведь с ним понарошку играли, не по-настоящему, правда, Бенни? И к стулу понарошку привязывал, и в воду окунал понарошку. И девочек никогда не обижал... И ни в какие души я не верю. Вернее, в призраков.
Я огляделся в поисках Бенни и увидел, что он забился под стол, плакал и повторял, что его брат не плохой и что не все немцы плохие. Мама была так занята мной, что совершенно о нём забыла.
Когда я подошёл, под стол к Бенни уже залез дедушка - и как только поместился весь? - и стал с ним говорить. Я подумал, что дедушка больше любит Бенни, чем меня. Но тут же успокоил себя, что с Бенни просто нужно много возиться, как с маленьким. А со мной дедушка говорит как со взрослым, и это важнее. Мама тоже присела на корточки рядом со столом - под него она бы уже не влезла, - и получился наш семейный стол.
Я отвлёкся на шум вокруг дивана. Громкий чавкающий хруст, как на рынке, когда мясник руками отламывает свиные рёбра, и тихое оханье. Я обернулся и увидел два тела: Лисбет и дяди Генриха. Они полулежали на диване рядом, как две большие тряпичные куклы. И снова была кровь, очень много крови - на их одежде, на диване, под диваном. Пахла кровь очень неприятно. Дедушка бросился туда, сказал дяде Иоганну "Не подходи!", но тот всё равно протянул руку - видимо, пощупать пульс. Я подошёл поближе и разглядел острые железки, торчащие из тел.
Мне стало нехорошо - тошнило от запаха крови. Я оперся на стол обеими руками и постарался взять себя в руки.
- Значит, их убили не евреи, - осознал я. - Евреи ведь не убивают евреев?
- Заткнись, - дедушка, проходя мимо, толкнул меня костяшками пальцев в спину. - Хотя бы сейчас заткнись.
Я что-то сказал не так?.. Зато, когда диван нанизал Лисбет и дядю Генриха на пики, выпала и покатилась по полу баночка с бабушкиными таблетками. Я так и знал, что евреи украли таблетки и чуть не убили бабулю! Теперь ей должно было стать легче. Она позвала к себе Бенни и попросила прочитать ей стишок. Я принёс им свечу, чтобы им было светлее.
- Давай ты нам всем прочитаешь, - предложил дядя Иоганн.
- Нет. Только бабушке.
Мы оставили их вдвоём. Некоторое время Бенни решился прочитать стишок нам всем. Я не понимал, что такого важного в его дурацких детских стишках, но подумал, что это его отвлечёт.
- Давай, рассказывай, - подбодрил его я. - Можешь на табуретку встать.
- Только вам не понравится, - предупредил Бенни.
- Почему не понравится? - спросила мама.
- Он не смешной. Он мне тоже не нравится.
Бенни стал читать: "Десять негритят решили пообедать..." - и так до последнего негритёнка. Мне стишок показался забавным, особенно в том месте, где негритята убили одного из своих же. Если негры настолько тупые, то евреи, наверное, тоже вполне могут убивать друг друга.
- Мне кажется, что это про нас, - подытожил Бенни свою декламацию.
- Почему это? Мы же не негры, - фыркнул я. - И стишок вполне смешной.
Всё сходство было в том, что негритята умирали и мы умирали. А ещё там упоминался шмель, совсем кка тот, который гонялся за дядей Генрихом. Но нужно было найти убийцу, вот и всё.
Потом голос зазвучал снова. Он был громче прежнего, и его невозможно было заглушить, можно было только не слушать. Он говорил о дедушке - о том, как дедушка обрекал на смерть сотни "невинных". Дедушка стоял у стола, опираясь о него обеими руками, как я недавно. Мама и дядя Иоганн стояли по бокам от него, положив ладони ему на плечи. Голос был самоуверенным, с особым удовольствием повторяя слово "виновен", словно возомнил себя судьёй.
- Да, я виноват, - говорил дедушка и пытался что-то ответить, но голос не давал ему договорить.
Ещё голос утверждал, что дедушка якобы виноват в том, что привёз нас всех сюда, обрекая на гибель. Это точно было ложью. Если бы дедушка знал, что в этом доме прячется убийца, он ни за что бы нас сюда не привёз.
Но почему он считал себя виноватым? Разве то, что он делал, не было правильным? Неужели он подумал, что был не прав и сделал что-то плохое? Но это же был дедушка! Самый мудрый дедушка на свете! Он не мог просто так взять и разувериться, сдаться из-за какой-то еврейки, говорившей из стены!.. Или мог?..
Потом голос переключился на дядю Иоганна. Список обвинений был короче: голос говорил, что он тоже убивал людей, у которых были родные. Но разве наши враги не убивали немецких людей, у которых были родные? Почему бы голосу не пойти и не повторить всё то же самое каждому русскому, каждому янки?
- Когда же ты замолчишь, - в отчаянии воскликнула мама.
- Пусть трепется, - равнодушно разрешил я.
Голос обвинил даже маму - в том, что она отчаялась и хотела спасти свою семью, а сделала только хуже. Я так ничего и не понял, что голос имел в виду, но подумал, что мама могла испугаться и поддаться врагам, а врагам поддаваться нельзя не только потому, что они враги, но и потому, что они всё равно тебя обманут и сделают по-своему. Мама всегда боялась, вот и сейчас тоже, - говорила, что виновата, просила пощадить её детей. Так и не усвоила, что враги не знают пощады, поэтому нужно быть такими же безжалостными к ним. Был ли у меня хоть кто-то из родителей, кем я мог бы гордиться? Но если даже и нет - не страшно. Я всегда мог гордиться собой.
Даже удивительно, что голос ни в чём не обвинил Бенни.
Напоследок голос сказал, что ему нужна жертва - один доброволец, который спасёт всех. Обещал, что больше никого не будет убивать и всех отпустит, если кто-то пожертвует собой. Я не верил, что кто-то его послушается. Нам рассказывали, что евреи всегда так делают: убивают кого-нибудь, когда думают, что их бог сердится, или просто чтобы его порадовать. Какой-то еврей, которого евреи ставили в пример друг другу, даже убил собственного сына. Но мы-то не были евреями, а голос из стены не был еврейским богом...
- Нужна одна жертва? Хорошо.
И дедушка схватил со стола стакан, разбил его о край столешницы и острым обломком полоснул себе по горлу. Никто не успел его остановить. Кровь выплеснулась на стол и на пол громко, как из лопнувшего шланга. Мне начало казаться, что я сплю, вижу страшный сон и просто никак не могу проснуться. Дедушка, самый сильный, упал на пол. Он не мог скормить себя этой твари, никак не мог, такого просто не могло быть, потому что не могло быть никак, но это было.
- Деда, зачем... - я слышал свой голос откуда-то издалека, этот голос был очень детский и очень беспомощный, как будто здесь был я лет пяти, а меня больше не было. - Зачем, деда...
Все - бабушка, мама, Бенни, дядя Иоганн - встали на колени вокруг большого мёртвого дедушки и плакали. Я сел на стул, смотрел сверху и тоже плакал. Я боялся прикасаться к мёртвому дедушке, боялся смотреть на него вблизи - с чёрной раной поперёк горла, отчего казалось, что дедушка отдельно, а его голова отдельно. Бенни рыдал, что дедушка обещал остаться с ним, но тоже его бросил.
- Он останется с тобой, - говорила ему мама.
Это правда. Дедушка станет частью немецкой земли. Даже если он сейчас сдался - он жил как настоящий герой, а все герои смотрят на нас из земли и следят, чтобы мы вели себя хорошо. Но мне совсем не хотелось отдавать дедушку в землю.
Бенни вскочил, сорвал со стены над камином портрет женщины, разбил его об пол и поджёг головешкой. Бумага вспыхнула. Я вскочил, но дядя Иоганн успел первым и залил огонь водой.
- Что ты делаешь!.. - закричала мама.
- Он делает хоть что-то! - возразил я.
В этот момент я гордился братом. Пусть это было нелепо, но он не побоялся нанести твари ответный удар. Давно пора было сжечь этот портрет. Я не собирался удерживать Бенедикта - ему тоже пора было повзрослеть.
Кровь, которую никто уже не вытирал, осколки на полу, свечи в темноте.
Тварь была не то в ярости, не то ликовала: стулья с грохотом падали на пол один за другим. Но когда падает один стул, ты вздрагиваешь. Когда второй - привыкаешь. Когда третий - скучаешь и ждёшь, как скоро это закончится. А когда падают все стулья, тебе становится смешно от того, как бесится невидимка. Если мы вызываем у врагов такие чувства, близкие к панике, - значит, мы сильнее. Значит, они могут нас убить, но не победить.
- Иди сюда, малыш, - позвала меня тётя Софи. Я её обнял.
- Я в порядке. Я держу себя в руках. Я вас защищу.
Она охала, когда падали стулья. Я старался говорить громче.
- Всё будет хорошо. Мы все уйдём отсюда. Эта тварь ничего нам не сделает. Она может только ронять стулья, и всё. Я её не боюсь.
Мне было почти весело - весело от ощущения, что я могу умереть. Почти героем - жаль только, что некому будет спасти фюрера.
Взрослые говорили, что нужно уходить. Я снова сел на стул и посмотрел на них сверху вниз.
- В самом деле, нужно выбираться, - сказал я. - В конце концов, это унизительно, если нас так и поубивают поодиночке.
Дядя Иоганн и герр Ланге уверяли, что ночью мы не пройдём через снежные завалы и нужно дождаться рассвета, что призрак больше никого не убьёт.
- Здесь есть лыжи, - говорил я. - Нужно хотя бы попытаться уйти. Уйти и сжечь тут всё.
Лучше погибнуть, спасая себя, чем оставаться в плену, полагаясь на милость врага. Но меня никто не слушал. Бабушка обнимала меня, мама говорила дяде Иоганну о нас позаботиться и вела себя так, будто собиралась остаться.
- Мы уйдём все вместе, - говорил я. - Мы тебя не оставим. Мы всех заберём с собой.
И тут голос вернулся. Он снова говорил о том, что мы все виновны и должны искупить, что нужна ещё одна жертва, и тогда все остальные точно-точно смогут уйти живыми. Я не знал, плакать или смеяться. Эта тварь, сожрав дедушку, только разохотилась. И как мучительно стыдно было смотреть, как мама ползает перед ней на коленях...
- Что же, она одна просит за вас всех? - глумилась тварь.
Она ждала, что мы все встанем перед ней на колени? Этому не бывать. Я пытался дозваться до взрослых:
- Не слушайте её. Она всё врёт. Хватит кормить эту тварь. Мы не будем играть по её правилам! Давайте просто уйдём, прямо сейчас!
Мама хотела крикнуть "Возьмите меня". Её обняли в несколько рук, удержали без труда, заглушили, задушили в объятиях, смяли, её стало как будто не видно и не слышно. Плакал навзрыд Бенни:
- А я в чём виноват? Я виноват только в том, что родился? Родился немцем?
- Спроси у себя сначала, кто дал ей право судить, - посоветовал я.
Бабушка набросилась на герра Ланге с криком "Ты знал, ты знал!". Он что-то говорил о том, что хотел таким образом нас "спасти", что надеялся, будто мы раскаемся и мстительный дух нас помилует... Какой бред. Мы не просили такого "спасения".
- Я могу быть жертвой, - сказал дядя Иоганн.
- Хорошо. Только ты убьёшь себя так, как я скажу, - тварь так обрадовалась, что показалась. Из тени вышла миниатюрная женщина в тёмном платье, с тёмными волосами. - Ты достанешь пистолет и выстрелишь...
Тётя Софи и я повисли на руках дяди Иоганна. Я смотрел ему в лицо, повторял:
- Да что вы делаете! Не надо! Она же лжёт! Она будет требовать ещё и ещё! Давайте уйдём отсюда!
Дядя Иоганн был сильнее, но кто-то вывернул ему раненую руку. Он взвыл, пистолет упал на пол, его тут же схватила мама, и завязалась новая потасовка. Пистолет отбросили в сторону, но недостаточно далеко, так что дядя Иоганн смог бы до него дотянуться. Но тётя Софи добралась до пистолета раньше и стала стрелять в тёмную женщину - раз, другой, третий. Выстрелы не причинили твари никакого вреда, однако пистолет нужно было разрядить - тогда никто не сможет себя убить.
К сожалению, тётя Софи не успела сделать достаточно выстрелов, и дядя Иоганн снова завладел пистолетом и встал. Наступил очень тихий момент понимания, что останавливать его уже поздно.
- Подойди ко мне, - приказывала тварь. - Дай мне пистолет. Встань на колени.
Я сказал себе, что буду смотреть. Я не отвернусь, когда она будет убивать последнего взрослого мужчину в моём роду, не считая меня самого.
- Неужели вы не читали сказку про волка... - вздохнул я. - Она будет хотеть ещё и ещё.
Дядя Иоганн встал на колени. Спина его была идеально прямой и ни один мускул не дрогнул. Тварь вскинула руку с пистолетом и выстрелила в воздух.
- Теперь вы поняли? - снова заговорила тварь. И стала что-то нести про то, что величие не покупается убийствами невинных, - но разве не это она только что делала?
- Надеюсь, вы усвоили урок и сожалеете...
- Нет. Наоборот.
- Молчи, - прошипел кто-то, - Не провоцируй её! Она нас помилует!
- Мне не нужны её подачки!
Вздох облегчения, прервавший судорожные всхлипы, сменился выдохом испуга, когда она поднесла пистолет к виску и спустила курок ещё раз.
- А теперь уходите! - герр Ланге первым пришёл в себя. - Уходите быстрее!
Мне совершенно не хотелось забирать его с собой. Я проследил, чтобы все члены моей семьи вышли из дома, и больше на него не оборачивался.
Рассвет в горах был ослепительно-белым, с таким же ослепительно-алым разливом солнца по нетронутому снегу, совсем как на рисунке Бенни, совсем как на полу после выстрела.
Несколько минут спустя за нашими спинами ахнул взрыв и утонул в грохоте рушащихся каменных сводов. В затылок повеяло горячим дыханием пожара.
Я никогда ещё с такой ясной силой не желал унитожать врагов. Истреблять, сжигать, стирать с лица земли. Мстить за потерю отца. За кровь деда. За слёзы брата. За унижение мамы и дяди Иоганна.
Только мстить - больше ничего в жизни не осталось.
БлагодарностиИгроцки я рад, что дожил до конца игры, потому что я видел всё, и это было круто - очень кинематографично, очень эмоционально, очень насыщенно и атмосферно. Всё ещё подозреваю, что был дохловат и генерировал мало движухи, но надеюсь, что достаточно всех бесил и нарывался
Спасибо мастерам Лордесс и Джулс за истории и замес, спасибо соигрокам за яркие осколки стекла! Кажется, у меня впервые была такая большая семья на игре.
Спасибо Таше за братика Бенни! Невозможно его не любить, даже Эрих его любил по-своему, потому что брат же, немец же, хоть пока и плохонький.
Спасибо Коняше за маму Гретхен! Сколько нежности и боли, господи. Эрих не заслуживал такой любящей и прощающей матери, которой причинял столько ран.
Спасибо Вэлл за тётю Гертруду! Жаль, не спасли фюрера вместе.)
Спасибо Моргану за дедушку Людвига! Для Эриха дедушка до конца был ориентиром, и хорошо, что он так и не узнал, что для Людвига cуществовал только один внук.
Спасибо Дису за папу Ральфа! Ничего не знаю о подноготной персонажа, но какой же скользкий был тип - только ребёнок мог этого не заметить.
Спасибо Мори за бабушку Ирму! Самая красивая на свете бабушка в маленьком чёрном платье Почти всю игру провести в постельном режиме и всё равно быть светлым лучиком и додать всей семье - это восхитительно и уметь надо.
Спасибо Лорю за дядю Иоганна! За настоящего офицера и настоящего семьянина.
Спасибо Ване за дядю Генриха! За человека, который не боялся высказывать своё мнение.
Спасибо Лорналин за тётю Софи! Такую воздушную и человечную, островок принятия и добра. Я отдельно рад, что Иоганн и Софи спаслись, они очень трогательно держались друг за друга и остались семьёй более, чем кто-либо.
Спасибо Полине за Лисбет! Могу только догадываться, какая это тяжёлая роль. Лисбет была прекрасна, я-игрок любил её не менее сильно, чем Эрих - презирал.
С вами офигенно, хочу ещё. Пойду строить планы на следующую игру. :3
Сейчас собираюсь на игру Хэлки. Не теряйте!