Иван Васильевич выражает экспрессию

Солнечным субботним утром я снова тиснул прикид Белояра, в котором уже играл в Дурмштранг, и поехал на Преображенку привычным трамваем от Семёновской. На проходной встретил Дугласа. Добиралово выглядело простым, но не тут-то было - нужное здание мы с первого захода не нашли. Столкнулись с так же блуждающей по территории Смертушкой. Сверились с навигатором. Я разведал двери, к которым он нас привёл. И, наконец, позвонил Вере. Оказалось, что в добиралове был просто указан неверный корпус.
Хорошая Студия - отличный выбор для тех, кому нужно два раздельных, равно просторных игровых помещения с коридором между ними. Хоть и дорого, ну а что сейчас в Москве дёшево. Уже на месте мой прикид дополнили ремнём и шапкой (лихо сползающей на одно ухо), и Гоба нарисовал на мне растительность (интересно, как долго оная прожила).

Поиграть по эпохе Ивана Грозного и опричнине хотелось давно. Но раз игра была не историческая, а кино-комедийная, то и опричник у меня был литературный - Кирибеевич. Что тоже в определённом смысле гештальт, поскольку "Песню о купце Калашникове" я в детстве до дыр зачитал, до сих пор куски наизусть помню. Ещё немного о персонаже
Поскольку Кирибеевич - не имя, а прозвище, эдакое отчество-фамилия (кири-бей - с татарского значит мятежный князь, сиречь перешедший на царскую службу), я для "внутреннего пользования" подобрал ему имя Афанасий, но на игре, где один Афанасий (Вяземский) уже был, это никак не отразилось. Прозвище важнее: #внутренняямонголия всегда со мной
За неимением других замужних женщин в слободе, во вводной Кирибеевича была влюблённость в царицу Марфу Васильевну. Но во второй после Бомона раз кушать стекло неразделённой любви я всерьёз не стал - у нас всё-таки комедия, а не трагедия. Это у куртуазных французов - преклонить колено и признаться, а у опричников - ну вот как Лермонтов описал, ничем хорошим не заканчивается. Поэтому Кирибеевич домогаться не решился (инстинкт самосохранения, опять же), зато всячески царицу опекал, защищал и сочувствовал. Удочки забрасывал осторожно, но было это заведомо безнадёжно - отношения между царём и царицей были неканонично нежными.
Играть опричника посреди советской коммуналки было задорно, но затратно: ты всё время на кого-то орёшь. К концу игры ни голоса, ни сил Интересный опыт, скорее "хочется повторить", чем "большеникагда".
Подробности ниже, традиционно имеют место точечная похабщина и неизбежная хронологическая путаница.

Отчёт отперсонажный. "Беда у нас, государь: водка кончилась"(с)- Здоров ли государь-батюшка? - так с поклоном вошёл я наутро в царские палаты на масленичный пир.
- Здоровы будем! Садись, отведай.
- Ну, помолясь - и за трапезу.
По правую руку государя Марфа Васильевна сидела, Федька Басманов по правую. Медовуха была добрая, блины знатные. Предложил я преломить каравай горячий, покуда не остыл, и сенная девка Фимка посолонь стола его обнесла. Боярыня Марфа Никитишна всё на дурное здоровье жаловалась, - дескать, голова болит, а доктора не помогают.
- Доктора - это всё от лукавого, - сказал я.
- Ну не скажи, Кирибеевич, - вступился царь. - Бывают люди знающие. А тебе, Марфа Никитишна, замуж бы выйти.
- Вот это правильно, - согласился я.
- Думаешь, пройдёт от этого?
- Уж наверняка пройдёт.
Выпили за здравие батюшки царя, а он и спрашивает:
- Всего ли верным моим опричникам хватает? Чем вас пожаловать?
Меня Вяземский в бок толкнул - мол, проси, не тушуйся, - а мне и просить не о чем.
- Вашей милостью, государь-батюшка, всего у нас довольно: и платье самое лучшее, и кони самые резвые, и сабли самые острые.
- Самые острые, говоришь? А часто ли ты свою саблю в дело пускаешь?
- Нередко, государь.
- И много ли врагов государевых порубил?
- Немало, государь, - и ещё, коли велишь, порублю.
Грешно было бы хвастаться, когда я моложе был других опричников и служба моя была не такой долгой, и сделал во славу государеву я не так много, как они.
- Лукавишь ты, Кирибеевич: засиделись вы без дела! Вот пошлю я вас с татарами воевать.
- Давно пора их всех на кол посадить, - поддакнула Марфа Никитишна.
- Всех не посадишь, - заметил я. - Да и некоторые нашу веру принимают, как мой отец.
- Так те, кто крестится, - они уже не татаре.
- Верно, - проговорил я, - Уже не татаре.
- Ты не серчай, я тебя обидеть не хотела.
Тут отворились двери, и вошёл князь Никита Серебряный. Поклонился царю и сказал, что привёз с собой посла литовского с дарами. Из-за его спины вышел посол - в чудном кафтане укороченном, без бороды, с ларцом в руках. Подошёл к царю, отворил ларец - а внутри как будто и пусто, только на самом дне загогулина какая-то железная.
- Негусто, - заметил я.
Царь взял её в руки, повертел так и эдак - и пропал. Словно мне глаза отвели: вот смотрел и видел государя, а вот его уж и нет, и Федьки тоже нет, а стоят на их месте двое, один на царя похожий, другой пониже и усатый. И обряжены диковинно, в цветное исподнее, - как у младенца, на тело рубашка и более ничего. Заголосила Марфа Никитишна так, что в ухе засвербело.
- Прекратить, - я прикрикнул, - Бабьи вопли! Где государь наш Иван Васильевич?
- Так вот же он, - говорил усатый, - Иван Васильевич.
- А ты кто такой будешь? - обступили все его.
- Милославский я, Жорж Милославский.
- Так Милославского ж казнили недавно...
- Может, это другой какой Милославский, - предположил я.
Не то подменили государя, не то околдовали: вроде и он, а лицом чутка дороднее, и смотрит так жалобно. И слова они с Милославским странные между собой говорят, нерусские.
- Ты кого к нам привёз? - спросил я у князя Серебряного. - В кого он нашего государя превратил? Схватить колдуна надобно!
Посла связали и увели в темницу. Марфа Никитишна пустой бутылью из-под кваса вооружилась.
- Велите колдуна казнить!
- Ежели его казнить, то кто государя расколдует? - возражал я. - Надо его пытать, чтоб он признался, что он с государем сделал!
А Милославский и Иван Васильевич отошли в светёлку и стали в русское платье переодеваться.
- Попа бы позвать, - говорил я. - Он бы бесов святой водой окропил и изгнал.
- Вон дьяк есть.
- Так то писчий дьяк, не дьякон!.. Но всё лучше, чем совсем никого.
- Ты как себя чувствуешь, государь? - спрашивали все.
- Зубы болят, - и он замотал щёку платком.
- Помнишь ли ты, государь, что ты делал давеча? - спрашивала Марфа Васильевна.
- Пил, пировал, - подсказывал Милославский.
- Пил, пировал...
- А с кем разговаривал?
- С женой, - снова нашёптывал Милославский.
- С женой разговаривал.
- А о чём нас спрашивал? - спросил я, а он на этот вопрос и не ответил.
- Это, - говорю, - Оборотень, самозванец. Но вы, Марфа Васильевна, не бойтесь, мы вас защитим.
- На кол! - вскричал вдруг подменённый царь. - Кого-нибудь.
Фимка тут и повалилась ему в ноги - "Не вели казнить!", - а царь от неё попятился, за спину Милославского стал прятаться. Нет, не тот это царь! А царя настоящего выручать надобно.
- Это кого же на кол? - спросила Марфа Васильевна. - Я не расслышала.
- Так кого-нибудь, - пожал плечами я.
- Вернёмся же к столу! - приглашала Марфа Васильевна.
- Слушайте царицу! - прокричал я, но никто меня не слышал.
Я решил, что покуда царь не в себе, я буду царицу слушаться: она мудра и всё рассудит. Царь также повелел продолжать праздновать, и сели на прежние места. Мне в голову крамольная мысль пришла: ежели царь - не царь, то и жена его - не жена ему...
- Мы пили уже сегодня за здоровье государя, - сказал я. - Выпьем же за Марфу Васильевну, за красоту её неземную.
- За здоровье матушки-государыни!
- А всё же, - спросил я Милославского, который на место Федьки подле царя сел, - Куда Басманов делся?
- Не знаю. Может, погулять вышел, воздухом свежим подышать...
Что-то было нечисто. И князь Серебряный спокойный сидел, довольный почти. Радовался поди, что от Федьки избавился. Он, небось, колдуна на царя и натравил по сговору с литовским князем. А мне хоть и не крепко нравился Федька, а всё же он верным слугой царя был. Надо было что-то делать. Вот Вяземский до подарка царского, на столе завалявшегося, дотянулся и стал вертеть.
- Ты бы это руками не трогал, - посоветовал я. - Вдруг тоже пропадёшь.
- А ты что же, боишься?
- Бесов не бояться, а гонять надобно.
- Вот то-то и оно. Я понять и пытаюсь.
Князь протянул руку, тоже за железку взялся. Загогулина вроде подковы и два шарика деревянных на цепочке - как понять, что за символ колдовской?
- Не серебро, - определил Серебряный. - Другой металл какой. Головоломка, видать: хотели нас обидеть, думали, мы не разгадаем...
Он тоже загогулину крутил, а разгадать не мог. Видел я, что с ним ничего не случается, и тоже захотел попытать счастья:
- Дай попробовать, любопытно стало.
Но вновь отворились двери, и вошёл посол шведский. Стал он со свитка читать послание своего царя, а ни слова не понятно, - будто камни ворочаются, и только часто произносит он букву "хер". А под конец сказал - "кемска волость". Лже-царь растерялся, а Милославский ему шепчет:
- Говори "нет".
- Нет, - сказал царь послу. - Я не согласен.
Пригласили посла за стол, положили перед ним блин, а он и не знает, что с ним делать:
- Что это за странный хлеб?
- А это, батюшка, полотенце, чтобы руки вытирать, - подсказала Марфа Никитишна.
- Вот спасибо. Надо ше, какой обычай, - посол благодарил и руки блином утирал.
Тут Марфа Никитишна заголосила опять, гляжу - нету Вяземского, а стоит чудище в белом рубище, глазища круглые в пол-лица, волосы белые по-монашески обстрижены. По голосу вроде женщина, и под белой тряпкой исподнее женское, только короткое. Фимка так испугалась, что под стол залезла.
- А ну цыц! - вновь прикрикнул я на Марфу Никитишну. - Откуда эта ведьма?
Милославский стал объяснять, что не ведьма это, а честная вдова, с саней выпала, головой ударилась. Вот только не верил я ни единому его слову.
- А что же голая пониже колен? - спрашивал я. - Срам-то прикройте!
- Что же простоволосая, - причитали женщины и на голову "вдове" платок соорудили.
- А седая отчего? - спрашивал.
- Так от горя, всё от горя...
- А Вяземский эту штуку трогал и пропал, - заметил я. - Не трогайте её больше, не то все пропадём!
- Я тоже её трогал, но не пропадаю, - сказал Серебряный.
- Смотрите: может, ещё пропадёте.
Чтоб его, с эдаким спокойствием: может, его колдун от злых чар заговорил.
- Я бы ошень хотел видеть русский кол, - говорил посол мастеру Фёдорову.
- Ты жестами покажи, - подсказал я.
А Милославский на все вопросы о том, куда же вдова одинёшенька путь держала, отвечал:
- Это у неё такой обычай.
- Она что же, из татар? - охала Марфа Никитишна.
- Нету у татар такого обычая, - говорил я. - Язычница она, крестить её надобно и в монастырь.
А ведьма рассказывать стала, что ей сон был.
- Сны - от лукавого, - я говорил. - Нечего честных людей смущать.
Тут ещё Фимка прибежала и заголосила, что ей видение было, как государь наш Иван Васильевич пирует среди демонов.
- А ну, - сказал я, - Не пугай государыню!
- Она не пугает, а дело говорит, - возразила Марфа Васильевна и позволила Фимке дальше рассказывать.
- Сидит он там с учёными мужьями...
- Это кто такие - сучёные мужья, собачьи, что ли? - удивился я. - Черти с хвостами?..
- Да не в аду он и не в раю, а как бы посерёдке...
- Это где же - посерёдке? Между адом и раем только у католиков место есть, чистилищем называется!
- Как же он там без вас, без своей опричнины! - закручинилась Марфа Васильевна.
- Батюшка государь и один справится! - уверил её я.
Но только задумался, как потемнело у меня в глазах, а пришёл в себя я уже посреди других полатей, и в руке у меня была палка, во что-то завёрнутая, а обступали меня демоны в странных одеждах. Отбросил я палку, поднял взгляд и батюшку Ивана Васильевича увидал - живого, настоящего. А с ним и Федька с Вяземским пропавшие оказались.
- Где же я, - спрашивал, - Нечто в преисподней?
- Нет, Кирибеевич, верный мой опричник, живой ты! - подошёл ко мне царь, за плечи обнял. - Расскажи, что там делается без меня!
- Самозванец на твоём месте, государь!
- Как же так? Как удалось ему?!..
- Он лицом на тебя похож, государь, только робкий... И Милославский при нём, заправляет всем. Плохо без тебя, государь, возвращаться надобно!
А тут ещё ведьма какая-то пристала, спрашивает:
- Куда вы дели моего Ивана Васильевича?
- Так вот же Иван Васильевич!
- Да не этот, а муж мой, Бунша!
- Какая такая Бунша? Это самозванец, что ли?
- Что вы с ним сделали?!
- Ничего с ним не сделали, ест он и пьёт...
- Если споите мне Ивана Васильевича - я вам головы оторву!
- Это вашего Ивана Васильевича казнить следует как самозванца! Он и пить-то не умеет...
- Грубые вы все и невоспитанные, - заявила она и спиной к царю повернулась.
- Ты как с государем разговариваешь?!..
- Забудь, - удержал меня царь. - Они здесь все такие.
- У нас там ещё ведьма беловолосая, с глазами-плошками...
Подвёл меня государь к тщедушному человечку:
- В белом халате, как у него?
- Ага. И глаза у него такие же! Это и есть мужья сучёные? Фимка говорила, что ей видение было...
Человечек показал штуковину железную и сказал, что надобно вторую такую же достать, иначе не выбраться нам. Делать нечего, подошёл я к столу, - а там токмо рыба такая мелкая, что и кошка побрезгует, и с душком уже, да огурчики солёные, тоже мелкие.
- Нищета-то какая! Нищета...
Водки налил - а и та не крепкая, будто разбавили её. Тут посреди палаты князь Серебряный возник, не запылился. Федька и Вяземский на него сразу бросились, скрутили, велели на колени перед царём встать, а тот рычал волком, что только царского слова будет слушаться.
- На колени! - велел царь, и князь, где стоял, там на колени и повалился.
Долго и сурово говорил с ним царь, как провинился князь перед ним, какую опасность навлёк на него и на всю Русь. Признал Серебряный, что ему стоило дары литовские проверить, но говорил он, что открывал ларец и "украшение" железное в руки брал, - лукавил наверняка: только что на пиру он так на эту вещь смотрел, будто впервые видел.
- Велите казнить? - спросил я.
- Нет, погоди: вернёмся - тогда разберёмся.
Пожалуй, прав был царь: умирать не на земле русской - такое и самому страшному врагу не пожелаешь. И поступил государь милостиво: сказал, что пощадит князя, ежели он оплошность свою исправит и поможет всех обратно вернуть.
- Подойдите все сюда, - некоторое время спустя позвал нас царь к окну; а окно было большое, не слюдяное, а стеклянное, и стекло такое чистое, будто его и не было вовсе.
А за окном - хоромины каменные, в каждом сотни окон, и за одним домом другой высится, до самого горизонта. И дворов нет, и лошадей нет, и не видно храмов православных.
- Смотрите: это будущее наше. Вот как велика Русь! - изрёк царь. - Как вернёмся, непременно пойду войной на Литву.
Тут откуда ни возьмись - Фимка. Окружили мы её, стали о новостях спрашивать. Передала она весточку от Марфы Васильевны, сказала, что самозванца схватили и в темницу посадили. Жена самозванца просила тёплый платок ему передать и всё сокрушалась, толковала о каком-то Радикулите, который его может схватить. Её уверили, что нету у нас таких, имя это басурманское. Так и убежала Фимка обратно, а мы лишь потом спохватились, что ежели она туда-сюда переходить может, то можно и штуковину хитроумную с ней передать, а то и попросить провести нас с собой.
- А можно ли доверять ей? Что если она сама ведьма, раз и тут, и там является?
- Нет, не ведьма: я видел, как она крестится.
Громким верещанием возвестила о своём прибытии Марфа Никитишна. Её расспросили также, водки налили, успокоили, что не среди демонов она, а просто люди здешние срама не знают и оттого одеваются так чудно.
Как дождались в другой раз Фимку, так царь ей, как спасительнице, в ноги бросился, - она аж обомлела вся. Упала на колени тоже, молит его встать, и Басманов с Вяземским его обступили, поднять пытаются. И голосят все хором, так что самого царя не слышно. Наконец подали ему кресло, усадили. Рассказал он и про штуковины, кои соединить надобно, и о том, что ежели кто из чужаков у нас в Александровой слободе помрёт, то кто-то из нас никогда назад не вернётся. А чтобы слову его поверили, велел он принесть перо и пергамент и написал указ самозванцев не казнить. Но едва успел он указ подписать, как сам исчез, а указ на том месте лежать остался, где он стоял. Всполошились все, а я говорю: может, он назад вернулся, сам за исполнением указа своего проследит.
А появилась Марфа Васильевна, и ей от увиденного дурно сделалось. Подхватили мы её под руки белые, проводили и в кресло усадили, я к столу за водой бросился, поднёс ей. Задал я вопрос, который всё это время терзал меня:
- Матушка государыня, самозванец проклятый не покушался ли на тебя?
- Нет, не покушался. Посадили его под замок, от его жены платок ему передали.
Жена Бунши вновь браниться начала, но я Марфу Васильевну успокоил:
- Ты её, государыня, не слушай, не в себе она. Всё твердит, прости господи, "член" да "член" какой-то "партии".
- Ах, срам-то какой!
Все отошли той машиной заниматься, которую починить было надобно, а я ничего в том не смыслил и держался подле государыни, чтобы каждое слово её ловить и всякую волю исполнять, покуда других её слуг рядом нет, да от жителей дома этого странного защищать. Вот подошла одна запросто, с пером и табличкой в руках, рядом села:
- Вы, значит, будете царица?
- Велишь убрать её, государыня? - спрашиваю.
- Нет, пусть остаётся. - и к женщине обращается: - А ты кто такая будешь?
- Я журналистка, в газете о вас напишу.
- Где напишете?..
- Ну, "Московские ведомости".
Тут я вспомнил, как наш умелец Иван Фёдоров предлагал вести из Посольского приказа печатать на станке, как в странах европейских. Письма такие печатные там как раз газетами называли.
- Женщина в печатный листок пишет? - покачал я головой. - Ну и дела.
Я остался подле сидеть, пока государыня с женщиной-дьяком беседовала, - не подслушивал, но приглядывал. Рядом Федька сел, ему жена Бунши-самозванца что-то выговаривала - сурово так, будто по меньшей мере стрельцом себя возомнила. Ниже колен голая, а верхнее платье - вроде мужского жупана короткого, будто на маскараде.
- Экая, - говорю, - Шутовка потешная. Кабы тебя не уболтала до смерти.
А Федька слушает, да мне на плечо локоть положил, оперся - вольготно так устроился.
- Федька, я тебе, что ли, мебель?
- Ага-а.
- А не обнаглел ли ты?
- Не-а.
Я встал, чтобы он на мне лежать прекратил, - ан Федька за моё плечо ладонью уцепился и на плече повис, а сам в глаза смотрит и странно так улыбается. Тьфу ты, что за шутки вздумал шутить!..
- Чего тебе? - спрашиваю. - Чего смотришь так?
- Скучно без дела-то сидеть.
- Так знать бы, что делать!..
- Эх, какой ты опричник! - Федька меня толкнул да прочь пошёл, будто девка обидчивая.
- Так я-то, в отличие от вас, за государыней приглядываю!
Марфа Васильевна шутовке, жене самозванца, прикрыться велела, а та и говорит:
- А мы зимой в шубах не ходим.
- В чём же вы ходите? Так ведь замёрзнуть можно.
И подумалось мне, что это Русь наоборот. Всё, что ни есть у нас, у них наизнанку сделано, разве что не ходят на руках. Дивилась государыня, в окно глядючи, а я сказал:
- Богато у них, да порядку только нет. Государь Иван Васильевич говорил, что это будущее наше. Да вот какое же это будущее, если у них ничего русского нету, кроме водки, да и та разбавленная? Поди, и веры православной у них нету...
- Уж конечно, нету. Они и землю свою величают иначе - Эсэсэсэр... Ахти, неужто завоевал нас кто?
- Ничего, - может, ещё и не будет всего этого вовсе!
А стоило Вяземскому и Серебряному сцепиться, от удали молодецкой, - так жители здешние всё какой-то милицией грозились. Я говорил, что не боюсь их бесов, а самому любопытно было взглянуть, что за милиция такая. А Федька тем временем про ихнего Буншу спросил, коего почитали здесь за властью обличённое лицо. Величали его управдомом, что по-нашему навроде лесничего.
- Милицию вызывали? - раздалось от входа.
- Поди посмотри, - велела Марфа Васильевна. - Мне расскажешь, что такое эта милиция.
Милиция оказалась мужчиной, безусым, безоружным. Видать, милиция - значит мил на лицо. Здешние холопы ему наперебой рассказывали, будто это мы их Ивана Васильевича украли. Я рассмотрел его со всех сторон, пуговицы потрогал блестящие, спросил, что есть милиция.
- Это охрана правопорядка.
- А, охранник? Вроде сторожа?
- Дружинник это.
- А что ж он один пришёл?
Вернулся я и Марфе Васильевне пересказал.
- Неужто дружину созывать начали? А ежели не выпустят нас отсюда?
Вяземский к Марфе Васильевне со своей кручиной приходил; так понял я, что ему с Никитой Серебряным одна женщина полюбилась. Когда отошёл он, решился сказать и я:
- Совсем о тебе царь-батюшка позабыл, государыня.
- Отчего же позабыл? Он мне весточки слал.
- Да когда он здесь был, так вовсе о тебе не вспоминал, не спрашивал.
- Видать, много у него других дел было, важнее меня.
- Да разве может что-то важнее быть?!..
- Гляжу, Кирибеевич, и у тебя тяжело на сердце...
Фимка продолжала появляться, с ней кусочки машины диковинной передавали тому мужу сучёному с большими глазами, которого в нашу слободу перенесло. И люди из слободы появлялись тоже. Так Иван Фёдоров появился - очень его не хватало. Я его тут же пред очи Марфы Васильевны привёл, и велела она ему с машиной другим умельцам помочь. Был у них свиток с письменами басурманскими, на котором железки сложенные изображались, - очень на тот самый член похожие, который партии.
- У вас всё почти как у нас, - говорил Фёдоров жене Бунши. - Я слышал, у вас есть совет вроде нашей боярской думы.
- Только у нас царей никаких нет. Мы всех царей в семнадцатом перевешали на столбах.
- В семнадцатом чего? - заинтересовался Серебряный.
- Передайте мой приказ, - велела Марфа Васильевна. - Чтобы собрали эту штуку до семнадцатого!
- А что же вы все друг друга товарами называете? - спрашивал я.
- Не товарами, а товарищами. Потому как все равны.
Про Милославского все здешние знали и всё спрашивали, не украл ли он уже шапку Мономаха. Когда явился он, мы обыскали его с ног до головы, но не нашли ничего краденого. Что самозванца пособник - вина налицо, но каков же он вор, ежели не украл ничего?.. Зная, что не тронут его, уселся он в кресло прямо одесную царицы, однако распоряжаться ему более не позволили.
И дьяк, и посол шведский присоединились к нам. Когда какую-то часть от машины потеряли, и царица велела её искать - колечко металлическое, - дьяк его под столом нашёл. А посол, на здешних женщин насмотревшись, русское слово выучил: срамоттен.
Некто Шпак, по всей видимости - хозяин дома, всё говорил, будто стены пропали, хотя я видел все четыре стены вокруг. Затем Марфа Васильевна спросила у него, отчего у него на стене пустая рама висит, и он расшумелся, что кто-то у него картину украл.
- Как ты смеешь, - говорю, - На государыню голос повышать!
- Я не повышаю, я жалуюсь!
- Жаловаться надо не так! Жаловаться надо на коленях, и об пол лбом!
А потом ещё жена Бунши слишком близко к государыне села, не расставаясь при том с чем-то вроде лучины, один конец которой горел, а другой конец она держала во рту. Дым от этой штуковины был зело вонюч, так что Марфа Васильевна закашлялась.
- Отойдите от государыни, - я вежлив был, даже дотронулся осторожно, да и шутка ли, когда и руки голые, и ноги голые, не знаешь, за что и взяться без греха!
- И не подумаю, где хочу - там и сижу.
Ну я и поднял её на руки и перенёс, а она верещала и ногами болтала, так что лапоть её, неведомо как без завязок державшийся, прочь отлетел и едва Федьку неповинного не зашиб. Ко мне какой-то холоп с говором кабардинским пристал, дескать, неправильно я с женщиной обращаюсь.
- Ты меня не учи. Вас, скоморохов, за шиворот таскать надо, а я её убрал бережно!
Чем больше я смотрел, тем больше замечал, что Марфа Никитишна да Иван Фёдоров больно хорошо освоились. То Марфа Никитишна ту лучину травяную смердящую попробует любопытства ради, то Фёдоров скажет, что-де хочет Марфе Никитишне новую одёжу подобрать, со штанами. Где это видано, чтобы баба - да в штанах?..
- Так ведь это же будущее, - говорил Фёдоров. - Жить надо в будущем.
Затем он и вовсе попросил у государыни благословения на Марфе Никитишне жениться. Было им сказано найти попа, а Фёдорова и то не остановило:
- Здесь же люди как-то женятся!
- Они язычники! - попенял я. - Никак они не женятся, а сходятся просто так.
А Марфа Никитишна рассказывала, что в слободе чужаки кино снимают - картинки движущиеся. А откуда снимают и отчего движущиеся, не говорила.
- Как же они движутся, ежели не живые? - спрашивал я.
- Смелая ты, боярыня, - говорила Марфа Васильевна. - Я бы побоялась, чтобы с меня такую картину писали.
Вот и я не позволил бы. Что если бесы картины двигают?
Водка на столе закончилась, остался сок берёзовый, да странный какой-то, шипящий. Вернулась ведьма беловолосая, и прочие возвращаться стали, кто в слободе был; говорили, что государю самозванец Иван Васильевич по душе пришёлся, освободил он его и к себе приблизил. Прибывшие спрашивали хозяина:
- А чего они у вас такие спокойные? Не испытывают никакого дискомфорта?
- Это они у меня уже всю водку выпили. Поэтому им вполне комфортно.
Марфа Никитишна захотела плясать и посетовала, что гусляров нету. Тут же нашлась какая-то коробка с трубой, и изнутри неё голоса и музыка зазвучали.
- Это что же вы, гусляров в эту коробку засунули? - ужаснулся я. - Или это бесы внутри играют?
Но забыл я о бесах, когда Милославский стал петь - а пел он и вправду хорошо. Невозможно было удержаться, и все пустились в пляс: и Марфа Васильевна, и князь Серебряный, и Шпак, и все, кто только ни был. Я аж шапку бросил оземь.
После пляски в горле пересохло, ан и сок берёзовый закончился. Осмелился я себе что-то зелёное налить - яркое, как изумруд.
- Это абсент, - сказали мне. - А зелёный, потому что на травах.
Попробовал - совсем другое дело: крепче ихней водки. В голову ударило, а очнулся я уже в Александровой слободе, со стаканом в руках. Гляжу - сидит перед столом царь-батюшка Иван Васильевич. Как позвал он меня, так я перед ним и пал на колени; обнял он меня за плечи как отец.
- Как вы там без меня, слуги мои верные?
- Плохо без тебя, царь-батюшка! И вся водка кончилась! Вот, это абсент на травах. Попробуй, пробирает!
Принял царь из моих рук стакан, выпил залпом, на стол поставил:
- Что нам, русским людям, какой-то абсент! И не такое пили.
Я отошёл, подле царя встал, а он продолжил суд вершить над управдомом Иваном Васильевичем и Милославским, который прежде меня вернулся. Помиловал их царь и изрёк, что немедля пойдёт войной на Литву, а Милославский впереди всего войска скакать будет. Стушевался Милославский, а Федька его на стул верхом усадил и стал скакать учить. Насмотрелся я на это благолепие и спросил:
- А что если мы тут кого-то оставим, а кто-то из наших оттого навсегда там останется?
И кто-то мою мысль подхватил, которую я и произнести не осмеливался:
- Вдруг Марфа Васильевна не вернётся к нам? Решай, государь, кто тебе дороже?
- Не бывать такому: я Марфу Васильевну ни на что не променяю.
Зело я беспокоился, как Марфа Васильевна в Эсэсэсэре без нас осталась, без помощи и защиты. Прибегала Фимка, весточку от государыни передавала, а Федька снял колечко с пальца и ей протянул:
- Вот, возьми и Вяземскому отнеси. Скажи, что мы за Русью приглядываем, и всё спокойно.
- Что-то темнишь ты, Федька, - покачал головой царь.
- Где же я темню, царь-батюшка? Мы с Афонькой верную службу несём!
И всё Басманов царю нашёптывал, что в перемещениях его в будущее и обратно Курбский виноват, который ларчик с подарком через Никитку Серебряного подослал и сам в будущее пробрался, в Махачкалу, известен там стал. Хоть и нехорошо было Серебряного в его отсутствие оговаривать, а и в защиту его сказать мне было нечего: как царь рассудит, так и будет - виновен али нет.
- Это где такая Махачкала? - спрашивал царь.
- Говорили, что на юге.
- Так Литва же на севере!
- А что южнее Литвы?
- Мы!
- Но у нас-то нет Махачкалы!
- Может, это у турков Махачкала? - предположил я.
- Точно! - ахнул царь. - Мы-то со стороны Литвы удара ждали, а он с османами спелся.
- Вели вести войска на Махачкалу, царь-батюшка, турков бить! - воскликнул я.
- Нет, погоди, сперва на Литву. Не так много у меня войска, чтобы в обе стороны его посылать. Даже будь у меня трое таких, как ты, - всё равно не хватило бы!
Появлялись в палатах царских женщины из Эсэсэсэра. Их в русское платье одевали, боярынями величали, и вели они себя как подобает. У одной в руках коробочка была, навроде той, из которой бесы голосили, только не с трубой, а с большим глазом, - это через неё та откуда-то кино снимала. А другая так осмелела, что хотела вместе с Милославским идти воевать литовцев. Государь ей пояснил, что женщины на войну не ходят, но решил, что надобно их обвенчать.
- Только её сперва окрестить нужно, - сказал я.
- Так и я некрещёный, - признался Милославский.
- Обоих, стало быть, окрестить!
Супруга же Бунши-самозванца на него накинулась:
- Отвечай - пил?!
- Не пил, - говорит. Вот и как царю доверять ему, ежели он жены боится и врёт ей бессовестно?..
Все притомились малость, и в слободе чуть было не стало скучнее, чем в будущем. Но тут Милославскому спеть предложили, и коробочка-патефон у кого-то из гостей нашлась, и спел он ту же песню. Я послушать сел да поглядеть, а Федьке говорю:
- Я своё уже оттанцевал, так хоть ты станцуй!
И после слов волшебных "Танцуют все!" и Федька плясать вышел, и сам царь. Снова потешил людей Милославский. А после плясок говорит ему царь про ту женщину:
- Ты заметил, как она бегает за тобой? Я бы на твоём месте задумался.
- Она за мной бегает, - пробормотал Милославский, - А я-то от неё...
Вдруг музыка зазвучала будто из ниоткуда, и очутились мы все в странном месте: вроде горницы тесной, стены жёлтые, обшарпанные.
- Как советский коридор после ремонта, - шепнул кто-то.
А те, кто в Эсэсэсэре оставался, навстречу нам вышли. Марфа Васильевна как увидала, что чужую женщину в её платье обрядили, так и лишилась чувств. Мы с Федькой и Вяземским её подхватили, усадили. А я думаю: ежели выйдет так, что она в будущем останется, - то не убоюсь нехристей и колдовства их, останусь с нею. Пал перед ней на колени:
- Матушка государыня, не вели казнить! Где бы ты ни была - тебе служить буду.
А она пришла в себя, открыла очи, перед ней царь стоит, я к одной её руке припадаю, Федька к другой, - и смотрит на нас всех так ласково. А вокруг нас - вновь Александрова слобода, будто и не было ничего диковинного, а привиделось; только Иван Фёдоров с боярыней Марфой Никитишной в будущем жить остались, да Жорж Милославский остался с нами.
На том и сказке конец, а кто дослушал, тот тунеядец.

Послеигровое и благодарностиВолей играющего полигона одну деталь машины времени по жизни потеряли (и нашли), другую сломали и всё собрали. Я не умелец в головоломки, потому в этот квест не совался, но мне и так хватало межкультурных взаимодействий. А антураж НИИ ДАР как нельзя лучше подходил под двор советской коммуналки - как выглянешь в окно так сразу в Московию деревянную и захочется
Нелёгкой задачей оказалось оттирать бороду, когда в уборной мыло закончилось Но вроде справился. Время было ещё детское - обнял всех и успел домой.
Спасибо Вере и Йори за идею и воплощение - очень насыщенная, атмосферная и смешная вышла игра! Очень яркая и добрая сложилась история. Спасибо всем игрокам, оживившим этот мир характерами своих персонажей, - все были на одной волне, получился очень Гайдай.
И поимённо, кратенько: спасибо Леону за царя, Тачи за управдома, Аонэ за Марфу Васильевну, Марго за Марфу Никитишну, Йори за Федьку, Тибальту за Вяземского, Гобе за Милославского, Векше за Серебряного, Энни за Ульяну Андреевну, Мистле за Шпака, Тэйту за Шурика, Св. за Зину, Грэю за шведского посла, Ане за Фимку, Вере за литовского посла и милиционера, Смертушке за психиатра, Фани за журналистку, Дугласу за гостя с юга, Валере за дьяка, Андрею за Якина! Ящик водки и всех обратно! С удовольствием бы ещё поиграл по шуриквёрсу.

А сетки на Ехо я не нашёл ни в группе, ни поиском по джойну, увы мне. Т_Т